Кэтрин Кингсли - Звук снега

Гай обхватил руками опущенную голову. Похоже, он становится излишне сентиментальным, вот в чем дело. Просто у него был длинный и тяжелый день, а Джоанна сумела быть такой понимающей. Радуга? О чем, черт побери, он думает?

– Портвейна, милорд? Или лучше бренди? – предложил возникший у стола Диксон.

Гай поднял глаза и, пожалуй, впервые рассмотрел лакея. Это был мужчина лет тридцати с приятным лицом, тонкими губами и серыми добрыми глазами.

– Послушай, Диксон, – сказал Гай, подпирая щеку рукой, – ты ведь здесь уже больше года. Скажи, может, я каким-то образом лишаю тебя возможности жить нормальной жизнью вне этих стен?

– Нет, милорд, – ответил напрягшийся Диксон. – Я доволен своим положением. Очень доволен. Особенно с того времени, как приехала контесса.

– О! А не может ли быть, что контесса нравится тебе больше?

Склонивший в безупречном поклоне лакей напрягся еще больше, поразив Гая своей выправкой. Казалось, вот-вот – и он переломится надвое, особенно если учитывать нервное подрагивание его застывшей фигуры. А фигура у Диксона была весьма неплоха. Гай отметил это с некоторым раздражением. Интересно, заметила ли это Джоанна. Кажется, они очень дружны. Не слишком ли? С такой теплотой к слугам обычно не относятся.

– Я предан вам, милорд, – сказал Диксон. – Однако в мои обязанности входит и обслуживание ваших гостей, коль скоро они находятся под этой крышей.

Гай пристально посмотрел на него.

– Хорошо. Только уж постарайся не слишком переусердствовать.

По глазам Диксона было видно, насколько он изумлен.

– Я… Я… никогда, милорд, – выговорил он и, еще раз поклонившись, ушел, оставив Гая наедине с портвейном и размышлениями о том, почему сегодня все спешат покинуть комнату, в которой он находится.

Гай посмотрел в окно. Зарождающийся день обещал быть более приятным, чем его самочувствие после почти бессонной ночи, и он решил сделать то, что собирался, но не успел сделать вчера, – совершить верховую прогулку, которая всегда отлично прочищала голову.

Тумсби оседлал Викара без каких-либо комментариев, что вполне устраивало Гая. Старый грум уже давно научился улавливать настроение хозяина и точно знал, когда стоит помолчать. Это была одна из причин, по которой Гай, несмотря на преклонный возраст Тумсби, оставил его при должности, а не отправил на пенсию. Хотя решающим фактором, конечно же, было то, что Гай помнил Тумсби с рождения и очень любил его.

Вскочив в седло, он направил Викара в сторону восточных полей и пустил его в легкий галоп. Размеренная скачка успокаивала. Было приятно ощущать напряжение мышц, вдыхать холодный воздух раннего утра, чувствовать на лице бодрящее пощипывание мороза, прислушиваться к ритмичному хрусту мерзлой земли под копытами коня.

Мысли постепенно начали обретать стройность, тем более что требовалось следить за конем, который, радуясь давно не представлявшейся возможности размяться на просторе, самозабвенно скакал вперед, не очень заботясь о препятствиях.

Гай улыбнулся, подумав, что в этом Викар сейчас весьма напоминает своего хозяина. Вновь вспомнился вчерашний вечер и, конечно, Джоанна. Хотел он того или нет, мысли все равно возвращались к ней. Они не отпускали его, не позволяли спрятаться, размышляя о чем-нибудь другом. На этот раз припомнилась ее легкая улыбка и совсем не легкие для него слова, которые она сопровождала фразой: «Расскажете об этом когда-нибудь потом, когда будете больше мне доверять».

Когда он будет больше ей доверять… Если бы все было так просто. Есть воспоминания, которые лучше не тревожить, чтобы они не вырвались из могилы, в которую он и его друзья с таким трудом захоронили их, надеясь, что навсегда.

Гай очень хорошо понял это, борясь с воспоминаниями о Лидии. Рассказать о таких вещах все равно что сознательно пойти босиком по битому стеклу – много болезненных порезов и крови и никакого смысла.

Но Джоанна имела право знать правду о кузине, которую так сильно любила. Гай испытал угрызения совести за то, что так расстроил ее. Однако о том, что было потом, он жалеть не мог. Очевидно, ему доставляло необычайное удовольствие заботиться о Джоанне, прижимать ее к себе, чувствовать исходящий от нее аромат роз, смешанный с другими, присущими только ей запахами. А как приятно было, когда она доверчиво прижималась к нему, позволяла поглаживать нежную кожу и перебирать шелковистые волосы.

Все было бы хорошо, если бы не одна неразрешимая проблема. Гривз со всей очевидностью осознал это во время обеда, где-то между черепаховым супом и утенком. И заключалось она в том, что он хотел Джоанну. Когда лорд признался себе в этом, у него даже перехватило дыхание. О боже, он хотел ее так, что при одной мысли о возможной близости болезненно сжималось сердце. И именно из-за этого Гай не спал спокойно ни одной ночи. Его будило непреодолимое страстное желание, и поделать с этим он ничего не мог.

Но самое страшное заключалось в том, что Джоанна не могла принадлежать ему. Только сумасшедший в его ситуации мог возжелать ее. Похоже, что он и есть такой идиот, которому мозг заменило то, что висит между ногами!

Не из-за нее же он вернулся в Вейксфилд, а из-за сына. Но лорд был вновь околдован Джоанной. Поражали ее необычная честность и прямота, ее способность переживать за всех, кроме себя самой.

Впрочем, надо признать, что Джоанна была очень хороша собой. О боже, получается, что она самая прекрасная женщина, какую он когда-либо встречал! Смешно даже сравнивать ее с Лидией. Покойная супруга напоминала кузину не более, чем лунная «рожица» человеческое лицо. Но Джоанна не может принадлежать ему!

Она дала это четко понять, отталкивая его всякий раз, когда появлялось ощущение близости, и поставила точку вчера, резко покинув комнату, сославшись на головную боль. Он готов был поверить, что голова у нее действительно заболела, но главной причиной бегства было все же не это. Она убежала от него!

Вообще вчера вечером в их отношениях произошло какое-то очень важное изменение. Гривз ощутил это по реакции своего тела, а особенное возбуждение и волнение Джоанны свидетельствовали о том, что и она чувствовала то же самое. Теперь лорду было совершенно ясно: Джоанна тоже его хочет. В этом он ошибиться не мог.

К сожалению, совершенно ясно было и другое: кто-то стоит между ними. И этот кто-то Лидия. Всегда эта Лидия!

Неожиданно вдалеке что-то мелькнуло. Гривз отвлекся от размышлений и пригляделся. По соседнему полю скакал всадник. Гай сразу узнал лошадь. Это была Каллисто – призовая кобыла из его конюшни.

От гнева в висках Гая застучала кровь. Похоже, кто-то пытается украсть его лошадь, и, черт побери, это уже не первая попытка лишить его законной собственности. Что ж, он заставит мерзавца ответить за такую наглость. Сейчас Гай был готов повесить злоумышленника, вздернуть на дыбу и даже четвертовать.

Негодяй обогнал его уже мили на три, но больше ему не удастся оторваться и на дюйм. Гай пригнулся к шее Викара, укоротил удила и пустил коня в свободный галоп.

Он почувствовал, как напряженно перекатываются под ним мышцы Викара, который помчался вперед, вытягивая шею и разбивая мерзлую землю мощными ударами копыт. Гай приподнялся в седле и подал корпус вперед, прижав руки к шее коня.

Чтобы срезать расстояние, он поскакал через редкую рощицу, и на какое-то время деревья загородили от него цель, затем перепрыгнул через разделяющую поля широкую канаву и прямиком помчался к высаженным шпалерой кустам, где и перерезал путь к отступлению незваному гостю.

Резко остановив Викара, Гай развернул его боком к приближающемуся всаднику и сделал особый жест, который для воспитанных в его конюшнях лошадей означал команду остановиться.

Великолепно дрессированная Каллисто не испугалась. Как ни странно, никаких признаков страха не проявил и всадник. Еще через мгновение Гай и злоумышленник, тяжело дыша, медленно остановились друг напротив друга.

– Что, черт побери, ты делаешь здесь с моей лошадью?! – закричал Гай, вид которого не оставлял сомнения в том, что он настроен переломать негодяю кости. – Кто тебе позволил?

– Я… Прошу прощения. Я… Тумсби сказал, что я могу брать ее каждый день. Я опять согрешила перед вами?

Гай набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить отповедь, но так и замер с открытым ртом. Затуманенное гневом зрение начало проясняться. Неужели? Это невозможно.

– Джоанна? – произнес он и, подъехав вплотную, принялся ее разглядывать, явно не веря глазам.