– А можно мне взглянуть? – попросил Гай.
Майлз кивнул и протянул лист.
У Гривза мелькнула мысль, что во всем случившемся был один позитивный момент – это его отношения с сыном. Объединенные заботой о Джоанне, они оба старались как можно чаще находиться у ее постели. Причем Майлз проявлял при этом удивительное спокойствие и терпение, по крайней мере в гораздо большей степени, чем его отец.
Гай не мог нарадоваться, наблюдая за тем, как быстро Майлз вновь становится нормальным ребенком. Собственно, он уже стал таким же, как раньше. Хотя не совсем – исчезли нервозность и раздражительность, постоянно проявлявшиеся в нем при жизни матери. Собственно, Майлз был ярким примером благотворного воздействия Джоанны. Глядя на него, становилось понятно: многого можно добиться, отдавая людям душу и сердце и ничего не требуя взамен.
Горло свела неприятная судорога. Лорд зажмурился и прикрыл глаза рукой.
– Папа, ты не сможешь ничего увидеть, если не будешь смотреть, – сказал Майлз, прикоснувшись к его лицу.
Гай усилием воли взял себя в руки и внимательно рассмотрел рисунок, но понять, что на нем изображено, как ни старался, не мог. Джоанна говорила, что Майлз нарисовал уже сотни «картин» и что рисование очень положительно сказывается на его внутреннем состоянии. Гай видел работу сына впервые и не понимал даже, на что смотреть. Рисунок сплошь состоял из белых и бледно розовых завитков, с вкраплениями более мелких завитушек лилового и голубого цвета и большим желтым пятном округлой формы в верхней части листа.
– Очень красиво, Майлз, – сказал Гай, надеясь, что это прозвучало как одобрение. – А что… Э… Что тут нарисовано?
– Это звук снега, – ответил Мило таким тоном, будто это все объясняло.
Гай растерянно посмотрел на сына.
– Звук снега? – переспросил он. – Я не знал, что у снега есть свой звук.
Мило хмыкнул.
– О, папа, у всего есть звук. Но… – он широко раскрыл глаза и приложил к губам пальчик, – чтобы его услышать, должно быть очень тихо, и надо вслушиваться изо всех сил.
– А не мог бы ты воспроизвести звук снега для меня? – попросил Гай. – Возможно, свистом или как-то еще.
– Глупый папа, нельзя сделать звук, его можно только представить внутри себя, а затем нарисовать это ощущение.
– Нарисовать ощущение, – повторил Гай. «Джоанна, о, Джоанна… Я явно сейчас слышу тебя».
– Да, понимаешь теперь? – радостно чирикнул Майлз. – Как вот это и вот это, – сказал он, показывая на изображенные на рисунке завитки. – А это Джоджо, – ткнул он на желтый круг, – она светится в снегу.
– У нее тоже есть звук? – спросил Гай, пытаясь ухватить логику мышления сына.
– Конечно, – сказал Мило, глядя на него как на дурачка. – Джоджо все время говорит. Сейчас она говорит только сама с собой, но скоро ей станет лучше, и она будет разговаривать и с другими людьми.
Гай улыбнулся. «Как ты, как ты, дорогой мой мальчик».
– А о рисовании она с тобой говорила? – спросил он с любопытством.
Мило на минуту задумался.
– Кажется, говорила. «Выходи из молчания». Она повторяла мне это много раз. «За пределами своего молчания ты обнаружишь много удивительных вещей. Ты услышишь, как поют звезды, Мило. У всего есть свой звук, у всего – от самой маленькой травки до большущих высоких гор». – Мальчик посмотрел на отца и мягко улыбнулся. – Вот почему надо слушать очень-очень внимательно. Тогда можно услышать внутренний звук, также как слышишь обычные звуки ушами. Иногда это похоже на песню, а иногда на… как это. – Он показал на свой рисунок.
Гай молча смотрел на сына. Переполнявшие его эмоции ошеломили и мешали говорить. Этот пятилетний малыш напомнил Гривзу о чем-то очень важном, но давно-давно забытом.
Сколько же лет прошло с тех пор, когда он сам вышел из молчания и заставил себя интересоваться материальными вещами, но забыл о существовании духовного мира?
Много. Слишком много. Способность испытывать подлинные чувства он потерял во время трагедии, произошедшей под Бургасом. Однако появилась Джоанна… и каким-то образом сумела вернуть ему эту способность. Это было так же болезненно, как возвращение чувствительности к онемевшим после ранения членам, но окончание агонии обещало необычайное спокойствие и ощущение счастья.
Проблема, однако, была в том, что агония не прекращалась. Более того, с каждым часом пребывания Джоанны в бессознательном состоянии боль усиливалась, а тревога нарастала.
Гай посмотрел на Майлза и потрепал его по шелковистым волосам.
– Красивый рисунок, – произнес он чуть хрипловатым от подступивших слез голосом. – Очень хороший. Думаю, Майлз, его следует вставить в рамку.
– Не расстраивайся, папа, – сказал мальчик, погладив его по ноге. – Джоджо проснется, и мы все вместе поедем кататься, я на своем Пампкине, а вы на больших лошадях. Поскачем быстро-быстро, как ветер.
Гай кивнул и осторожно усадил сына на колени.
Майлз провел пальчиками по его повлажневшим глазам.
– Джоджо знает, что мы любим ее. Она не оставит нас, как мама.
– Нет, – произнес с усилием Гай, – она нас не бросит.
Майлз, устраиваясь поудобнее, прильнул к его плечу.
– А мама больше никогда не придет, да?
– Да, Майлз. Она никогда не придет. Она сейчас с ангелами.
Майлз покачал головой.
– А однажды она приходила, – сказал он. – Я рассказал об этом няне Лоппит, а она за это назвала меня гадким мальчишкой и вымыла рот мылом.
– Майлз, прости меня за нее. Я ужасно ошибся, поручив ей присматривать за тобой. Не знаю, почему я ее нанял.
«Так она Лоппит, – подумал Гай. – Может, имя и понравилось – напомнило о милом лопоухом кролике»[6]. Однако, как выяснилось, с мягким пушистым созданием эта мегера не имела ничего общего.
– Няня всегда говорила, что я вру. А я не врал, папа. Но потом решил совсем молчать, потому что, когда я ей о чем-то рассказывал, она обзывала меня всякими обидными словами. Зачем говорить, если тебя все равно никто не слушает?
Гай с жалостью посмотрел на сына. Так вот почему бедный малыш не разговаривал. Боже, да ему следовало пустить себе пулю в лоб за свою ошибку с няней!
– Расскажи мне, Майлз, о том, как приходила мама. Обещаю, я поверю каждому твоему слову.
Майлз посмотрел на него так доверчиво, что у Гая защемило сердце. Он подумал, что не достоин такого доверия ребенка. Но, боже, как он благодарен за него!
Мальчик какое-то время задумчиво теребил пуговицу его рубашки.
– Мама пришла ночью, когда я спал. Я думал, что она призрак, – сказал он и, помолчав мгновение, энергично закивал головой. – Это правда, папа. Она вошла через окно и дотронулась до моего лица холодными пальцами. Потом будто застонала и вылетела назад. Я очень испугался.
Гай сильнее обнял мальчика. У него чуть не разорвалось сердце, пока он слушал этот короткий рассказ. Ему следовало узнать о таких вещах раньше. Он должен был быть рядом с сыном. Нет ничего удивительного в том, что мальчик стал мочиться в кровать и ходить во сне.
– Это действительно очень страшно. А потом ты еще видел маму?
– Нет… Но я старался не спать и смотрел по сторонам, чтобы не прозевать, когда она придет. Папа, а призраки – они настоящие?
– Нет, Майлз. Они не более чем страшный сон. Но сны бывают очень реальными и могут сильно расстроить и напугать. Но то, что ты видел, было во сне, в очень-очень страшном сне. Мне хочется, чтобы у тебя были только хорошие воспоминания о маме, а не плохие и тем более страшные. Поэтому старайся вспоминать ее такой, какой она была на самом деле, когда жила с нами.
Мальчик запрокинул голову и посмотрел на отца снизу вверх.
– Я очень рад, что ты взял к нам Джоджо. Я ее люблю больше, чем маму.
Гай молчал, не зная, что сказать. «Я тоже люблю ее больше, чем твою маму»? Этот правдивый ответ вряд ли подходил в данной ситуации. Но и лицемерно-наставительно произнести, что мальчик должен любить маму больше всех на свете, тоже совершенно не хотелось.
Дилемму разрешил сам Майлз:
– С Джоджо мне очень хорошо, спокойно. С мамой тоже было хорошо, приятно, но она всегда обнимала меня так, что я не мог дышать. А когда Джоджо обнимает меня, она делает это нежно и мягко. И она никогда так громко не смеется и не плачет без конца. И не говорит о тебе ничего плохого.
– Она мне тоже нравится, – сказал Гай, радуясь, что маленький Майлз сам додумался до того, что было бы так трудно объяснить. А он-то думал, что сыну все затмевает тоска по матери. – Нам очень повезло, что Джоанна приехала сюда.