Кэтрин Кингсли - Звук снега

– Не ты ее до этого довел, – сказал более мягко Рэн. – Она с самого начала страдала отсутствием душевного равновесия. Ты лучше всех это знаешь. Подумай, может быть, то, что произошло, это проявление милости Небес. Ведь и одного слова о том, что она натворила, достаточно, чтобы ее осудили люди, которых она боготворила, именно те, без кого она не мыслила своей жизни. Вот тогда ее жизнь действительно бы превратилась в ад.

Гай провел пальцами по волосам.

– Возможно, ты прав. Может быть, ее душа наконец обрела мир.

– Возможно, и ты благодаря этому обретешь мир, – сказал Рэн, прикасаясь к руке друга. – Хватит мучить себя. Ты достаточно сделал для нее. Пора подумать о будущем. Передай-ка тело мне. Я позабочусь о нем. Только скажи, как ты собирался с ним поступить, и я прослежу, чтобы все было сделано так, как ты решил.

Гай своей рукой закрыл глаза Лидии и, тяжело вздохнув, передал тело Рэну.

– Полагаю, лучше всего будет положить ее в саркофаг.

– Ты… ты хочешь, чтобы я положил ее в этот чертов саркофаг? – уточнил Рэн, пораженный столь быстрым переходом Гая от самобичевания к холодной логике.

– Да я хочу, чтобы ты положил ее в саркофаг. На мой взгляд, это будет знаком уважения, – рассудительно сказал Гай. – В конце концов, саркофаг сейчас пуст, а на крышке выбито ее имя. Дата смерти, правда, неправильная. Но разве это имеет большое значение? Много ли таких, кто сможет заметить различие?

Рэн нахмурился, о чем-то размышляя.

– То есть ты хочешь, чтобы тело Лидии было помещено в саркофаг, а мы все вели себя так, будто оно там находилась с самого начала.

– Да, именно это я имел в виду. Не смотри на меня с таким удивлением, Рэн. О том, что Лидия вернулась, знают только мои слуги, ты, твоя мама и я. Ах да, еще, конечно, Пьер де Брюсси. Но он точно никому не расскажет. – Гай посмотрел на Диксона. – Насколько я знаю, слуги не говорили кому-либо за пределами дома о том, что моя жена вернулась, это так?

– Да, милорд, – произнес Диксон, шокированный не менее Рэна. Его лицо сделалось совсем непроницаемым. – Никому из них и в голову не может прийти нарушить ваши распоряжения.

– Спасибо, Диксон. Следовательно, они поймут, что весь мир должен быть и впредь уверен, что леди Гривз покоится в часовне с ноября тысяча восемьсот семнадцатого года.

– Да, милорд. Я понимаю и позволю себе сказать, что вижу прямой смысл в ваших действиях.

– Вот и хорошо, – мягко сказал Гай. – Видишь, Рэн, Диксон понимает, что говорить правду в данном случае нет никакого смысла. Общество восприняло бы это как очередной скандал, который мог бы серьезно навредить Джоанне и Майлзу и бросил бы позорное пятно на память Лидии. Не сомневаюсь, что и сама Лидия предпочла бы остаться в памяти мученицей, погибшей во время пожара, нежели глупой девчонкой, сбежавшей из дома с французом-любовником, а затем сломавшей шею, упав с незнакомой лошади, на которую забралась, чтобы догнать мужа, отправившегося начинать бракоразводный процесс.

Рэн не смог сдержать улыбку.

– Должен попросить прощения за то, что оказался таким тупым.

– Не стоит. Уверен, ты больше не будешь, – сказал Гай, улыбнувшись в ответ. – Я ни в малейшей степени не хотел как-то проявить неуважение к Лидии. Для меня она несчастное существо, душа которого сейчас направляется к Богу, и я искренне надеюсь, что на небесах она будет более счастлива, чем была на земле.

– Джоанна повлияла не тебя даже сильнее, чем я думал, – заметил Рэн, качая головой. – Я это к тому, что ты можешь вернуться к плану ее возвращения домой.

– Вы собираетесь привезти ее домой, милорд? – спросил Диксон, расплываясь в широчайшей улыбке. – Отлично, уже пора! Честно говоря, я думал, что вы сделаете это еще до ленча, в этом смысле вы немного разочаровали меня.

– Не наглей, – сказал, усмехнувшись, Гай. – Еще надо подготовиться. Для этого я вас обоих и оставляю. Да, Рэн, собери, пожалуйста, слуг и постарайся им все объяснить. Ты, Диксон, поможешь. Скажите им, что если они действительно так сильно любят Джоанну, как говорят, то должны сделать вид, что за последние три недели здесь ничего особенного не произошло. О да, еще, Рэн, как там с лицензией на брак? Она еще действует?

– Она действует в течение трех месяцев со дня получения. Так что до конца июня ты имеешь полное право им воспользоваться.

– Отлично. Мы сыграем свадьбу в ближайшее число, на которое викарий Сент-Джеймса сможет перенести дату венчания, и если не возражаешь, я бы попросил тебя заняться переговорами. Конечно, я должен дать Джоанне шанс немного отдышаться после того, как привезу ее домой. Поэтому на завтра не договаривайся. Но с послезавтра подойдет любой день.

Гривз мотнул головой и пошел к Викару, но, вдруг резко остановившись, вернулся и, склонившись, поцеловал Лидию в лоб.

– Вечного покоя тебе, моя девочка. Я благодарен тебе.

– Благодарен? – удивленно спросил Рэн.

Рядом с ним определенно стоял не тот Гай де Саллисс, каким он был после возвращения с Пиренеев. Более того, такого Гая де Саллисса, как сейчас, Рэндольф не видел с тех пор, как тяжело заболела его мать. Тогда Гаю было восемнадцать. Боже, как чудесно вновь обрести его таким!

– Да, благодарен, – ответил Гай. – Если бы не было Лидии со всеми ее интригами, я бы никогда не встретил Джоанну. Что бы тогда было сейчас со всеми нами?

Слова Гая Рэн вспомнил, когда укладывал тело Лидии в саркофаг, постаравшись, чтобы она выглядела мирно спящей. Да, Гай, безусловно, прав. Что бы было с ними, если бы не Джоанна? Ведь именно Джоанне удалось наполнить их жизнь солнечным светом.

– Немного цветов, милорд? – спросил появившийся рядом после короткого отсутствия Диксон. – Мне кажется, их стоит положить ей в гроб.

Рэндольф вложил букетик только что собранных цветов в холодные пальцы Лидии, и они вдвоем закрыли саркофаг тяжелой каменной крышкой. Посчитав свою миссию в часовне выполненной, Рэндольф повернулся к выходу, думая о том, что надо бы наконец осмотреть Джастин. Однако Диксон его остановил.

– Полагаю, что вы должны прочитать молитву, ваша светлость, – сказал он, складывая ладони у груди и склоняя голову. Рэндольф, испытавший острое чувство стыда за то, что сам не додумался до этого, последовал его примеру и прочистил горло.

– Господь – пастырь мой. Не будет у меня нужды ни в чем. На пастбищах травянистых Он укладывает меня…

– Не понимаю, чего ты высматриваешь здесь? – ехидно спросила Банч. – Прошло уже добрых полчаса, как стемнело. Не можешь же ты надеяться, что лорд Гривз вдруг возникнет из воздуха, особенно после того, как ты дала ему от ворот поворот.

Джоанна отвернулась от окна гостиницы, в которой они остановились.

– Банч, пожалуйста, прояви хотя немного милосердия.

– Ха! – воскликнула Банч. – И ты говоришь о милосердии? Это после того, как разбила сердца маленького мальчика и его отца?

Джоанна вжалась в кресло, подперев опущенную голову кулаками.

– Если думаешь, что я могу сейчас вдруг передумать, Банч, то ты просто сошла с ума. Что ты хочешь, чтобы я сделала? Стала любовницей Гая?

– Я хочу, чтобы ты не пыталась бежать от своих проблем. Вот что я хочу. С чего ты решила, что тебе известен замысел Господа? Уверена, что Он не мог загнать тебя в такое затруднительное положение, не имея в запасе какой-нибудь нормальный выход.

Джоанна пристально посмотрела в глаза Банч.

– И это говоришь мне ты, которая всегда учила меня, что следует быть практичной? – выпалила она.

– Я хотела сказать только то, – тихо произнесла Банч полным сострадания и терпения голосом, будто разговаривала с маленьким ребенком, который никак не мог понять простые истины, – что тебе не дано знать всего, что может случиться и как это скажется на твоей ситуации. Более того, ты ничего и не узнаешь, если похоронишь себя в тиши итальянской виллы. Кстати, вместе со своим ребенком, должна добавить.

– Если тебе не нравится жизнь в Италии, Банч, то почему бы тебе не вернуться в дом сестры и не пожить там?

– И оставить тебя с твоими прожектами? Нет уж, – сказала Банч, вновь склоняясь над своей вышивкой. – Один Бог знает, чего ты еще можешь выдумать. К тому же в любом случае кто-то должен нянчиться с ребенком, который у тебя скоро появится. Главная твоя проблема, моя девочка, заключается в том, что ты слишком горда и слишком любишь настаивать на своем, даже зная, что не права.