Ирина Словцова - Зять для мамы

– Пол собрался уходить… Не отпускай его.

Значит, дело вовсе не в Аленкином отъезде, с которым бабушка примирилась давно. Марина повернулась к зятю:

– Это твой рюкзак в коридоре всем мешает?

– Мой, как и я сам…

– Что это тебя на высокие сравнения потянуло? Ты что-то решил?

– Я хочу уехать.

Она подумала, что хоть он ей и надоел до чертиков, но как она может, зная, что его уже однажды предали, вышвырнуть его на улицу? Сантиментов она не любила, поэтому без напряжения в голосе сказала:

– У меня к тебе просьба. Мне сейчас с клиентом надо срочно встретиться. Побудь с бабушкой, а завтра утром и уедешь. Пожалуйста.

Не давая ему времени подумать или ответить, она ногой впихнула его рюкзак в Аленкину комнату и стала лихорадочно соображать, к кому из подруг можно сейчас пойти, чтобы отсидеть положенные на встречу с клиентом часы, а заодно и обсудить «план мероприятий помощи зятю». «Господи, как он меня достал!..» Наверное, к Татьяне – ее дом в двух шагах от нее.

Путаясь в рукавах плаща, она попросила лжезятя:

– Если приступ у бабушки повторится или еще что-нибудь, звони мне на трубку.

Выйдя на улицу, Марина позвонила Татьяне:

– Тань, ты можешь меня приютить часа на два? Очень надо!

– Так уже давай иди, – с готовностью согласилась подруга. – Я чайник ставлю.

Татьяна была удивительная женщина: статная, грудастая, глазастая, с мягким выговором, ехидная до невозможности с теми, кого не любит, и снисходительная к друзьям. Работала она в картинной галерее современного искусства. «Всем хороша Татьяна, – говорила про нее бабушка-генерал, – вот только на передок слаба». Воздыхателей у подруги было много, но удерживались они около Татьяны недолго. Сейчас у нее, кажется, шла декада малого бизнеса: ее новый приятель был частным предпринимателем. Она его так и звала: «Мой ЧП».

Почти добежав до дверей Татьяниной квартиры, Марина резко остановилась: «Господи, какая же я дура! Ведь наверняка этот ЧП у нее ночует. А тут я им на голову». Она снова позвонила приятельнице на мобильный:

– Танюшка, может, я некстати? Ты только намекни.

– Вечно ты со своими комплексами. Мы уже закончили, так что ты в самый раз, к чаепитию.

…И действительно, Татьянин ЧП походил на кота, только что полакомившегося рыбкой. Вид у мужика был томный, умиротворенный и немножко сонный, когда Татьяна вытолкала его из спальни на кухню знакомиться с подругой. Ему явно хотелось отдохнуть после трудов праведных, но он добродушно улыбался:

– Приятно познакомиться. Вадим. Может, я вам помешаю, так я пока телевизор посмотрю.

Он уже хотел было развернуться и уйти, но у Татьяны были другие соображения по поводу его использования.

– У нас с Маринкой жизнь похлеще, чем в телевизоре. Так что сиди здесь и развлекайся. Можешь за нами поухаживать.

Вздохнув, Вадим пристроил свое полноватое тело в полосатой рубахе и джинсах к столу, подпер рукой подбородок и, старательно тараща глаза, которые норовили закрыться, делал вид, что слушает женскую болтовню.

За чаем и домашним пирогом Марина изложила события последних дней и главную заботу: трудоустройство зятя и получение отсрочки от армии. Они с Татьяной в своих рассуждениях уже дошли до суммы, необходимой для подкупа медиков, как вдруг сонный Вадик, не открывая закрывшихся-таки своих глаз, сказал:

– Девчонки, послушайте, что я вам скажу, – потом помолчал немного, с усилием разлепил веки и продолжил: – Вы, девочки, дуры. Ему нужно работу искать у частника. Будут деньги – сам потом откупится…

– Открыл Америку! А мы про что целый час говорим? Ты лучше скажи, можешь помочь или нет?

– Я лично – вряд ли. – Проснувшийся Вадик решил положить себе в рот кусок пирога размером с чайное блюдце, и женщины терпеливо наблюдали, как он пытался его занести в рот, не потеряв ни грамма капуст–ной начинки. Справившись со столь сложной процедурой, ЧП продолжил:

– А вот мой приятель, ну очень крутой мужик, собирается открывать свой ресторанчик. Такой кадр, как ваш – со знанием карты вин, – ему не помешает. И есть или нет у вашего парня отсрочка от армии – ну, смешно говорить, ему это без надобности.

С Вадимом они договорились, что будут держать связь через Татьяну и как только наступит прояснение, ЧП даст знать.

…Несколько успокоенная, Марина возвращалась домой и еще издали увидела свет в кухонном окне. «Либо забыл выключить, паразит, либо честно караулит бабушку», – подумала она, а затем к ней пришло другое чувство: как хорошо, что она придет не в темную квартиру без огней, а в дом, где ее ждут!

Ипполит спал за кухонным столом под очередную серию какого-то телевизионного боевика. Услышав ее шаги, встрепенулся, доложил:

– Бабушка попила чаю и спит. Приступа больше не было. Чай я заварил. – Он был уже в дверях кухни, когда, обращаясь к его спине, Марина предложила:

– Слушай, Ипполит, у меня к тебе просьба. Я дома бываю редко. Бабушка в больницу категорически не хочет. Может быть, ты пока останешься? В качестве гаранта ее спокойствия. Если она будет знать, что дома кто-то есть, ей будет легче. А пока ты ее караулишь, и работа какая-нибудь появится. Ну, не бывает полной безысходности, понимаешь? Просто иногда нужно подо–ждать, чтобы увидеть выход. Согласен?

Он застыл, не поворачиваясь, опустив голову, потом запинаясь ответил:

– Я, я… попробую.

Каждый вечер Марина, садясь за компьютер, первым делом проверяла почту. Она ждала ответа от Анастасии Шум на свое пространное письмо о злоключениях Ипполита, а его все не было. На этот раз электронный почтовый ящик был переполнен, но ее интересовало только одно послание: 

Уважаемая Марина Петровна, добрый день!

Да, я помню Вас и нашу работу в стройотрядах.

Тем не менее сожалею, что ничем помочь Вам не могу.

Мой контракт со шведским телевидением носит жесткие временные рамки, поэтому в ближайшие полгода-год я в Россию не приеду.

С уважением, Анастасия Шум.

Такой ответ не был для нее неожиданностью. Придется рассчитывать на собственные силы, пока они есть. С тем она и заснула. 

В свой первый год работы в колледже Марина на–ивно полагала, что ей будет достаточно, поскольку она преподаватель профилирующего предмета, читать лекции и проводить практические занятия, не вникая в воспитательную работу, как того требуют в школе. Но она не учла две вещи: своего характера и особенностей студентов колледжа. На первый курс приходили трудные подростки, которых «выплюнула» школа, не желая возиться с ними в десятом и выпускном классах. Здесь же учились дети из проблемных или неполных семей, чьи родители особо не заморачивались по поводу образования своего ребенка. Еще одной категорией были ребята из малообеспеченных семей, понимавшие, что на свое высшее образование они должны заработать себе сами, получив сначала профессию. Марина не могла равнодушно относиться к тем проблемам, которые эти мальчики и девочки приносили в аудиторию вместе со своими рюкзаками и сумками. Кто-то никак не мог смириться с появлением в семье отчима, у кого-то родной отец был хуже отчима, кто-то вообще жил с дедом, потому что родителей лишили этих самых родительских прав. Ей пришлось считаться с тем, что у кого-то может болеть голова, так как мама с папой шумно и всю ночь отмечали годовщину свадьбы в двухкомнатной квартирке. А кто-то вынужден сидеть на уроке в уличной куртке, так как под ней надета только футболка. И над всеми этими подростками, даже самыми благополучными, дамокловым мечом висел их возрастной кризис, когда каждый недоволен своей прыщавой внешностью, когда родители кажутся дураками и болтунами и когда не дает покоя пробуждающаяся чувственность.

Марина считала, что педагог она никакой. Она могла сорваться и заорать на студентов, если ее начинали раздражать их вечно звучащие на лекциях мобильные телефоны или «уважительные причины», не позволившие вовремя сдать зачетную работу. Она могла объявить им бойкот и начать вести себя исключительно официально, обращаясь к каждому на вы, чего они терпеть не могли. Вежливо-любезно она ставила в журнал «неуд» и сообщала, что если молодой джентльмен или юная леди пожелают его исправить, то для этого должны выполнить реферат или практическую работу, «с перечнем которых они могут ознакомиться на стенде кабинета». Она могла устроить им внезапно письменный опрос, если видела, что не в состоянии ни утихомирить, ни заинтересовать чем-то возбужденную или расстроенную ораву подростков.