Они отплыли далеко от берега. Бирюзовое море было прозрачным и спокойным, и Таис — дитя природы, тоже успокоилась, наполнилась каким-то особенным — спокойным — счастьем. Она перегнулась через борт и рассматривала, как на волнистом дне лежали кальмары. Лучи солнца проходили через толщу воды, преломлялись и слегка покачивались, а волны пошлепывали по борту. Тишина и блаженство окутывали мир.
— Я хотел поговорить, — начал Александр. — Хочу знать, откуда ты взялась.
Таис подняла голову и улыбнулась:
— Из Афин.
Они рассмеялись.
— Хорошо, расскажи мне все, что было с того момента, как ты себя помнишь.
— Ах, зачем тебе это? — улыбка исчезла с ее лица. — Я могу рассказать пять вариантов одного и того же, и все будет правдой. Вариант номер один: какой я была несчастной, бедной сироткой, — Таис усмехнулась. — Серьезно, хочешь это слушать, тебе это надо?
— Да. Хотя бы коротко, — попросил Александр.
— Откуда я взялась… «Наверное, меня принес дельфин…» Так думает один мой знакомый поэт.
— Скорее всего, он прав, если судить по тому, как ты любишь море.
Таис села на скамейку, опустила ноги в воду. Закрученные узлом кудрявые волосы держались даже без шпилек.
— Хорошо, до школы я жила у бабушки на зеленом острове, населенном черепашками. Его окружало синее море, в котором я и проводила большую часть времени, — начала она. — А ведь действительно, мои первые воспоминания связаны с морем. Потом меня увезли в школу, в Афины, и позже я узнала, что бабушки больше нет. Счастливое безоблачное детство кончилось. Очень мне не нравилось оставаться на каникулах в школе. Я просто умирала от одиночества. И сейчас не переношу… — Она надолго замолчала. — Я не знаю, как об этом рассказывать, какими словами. Да и надо ли тревожить прошлое.
Александр серьезно смотрел ей в глаза и ободряюще кивнул.
— Ладно, продолжу, использую вариант номер два, менее трагичный. Некоторые люди были добры ко мне. Я дружила со школьным конюхом и его женой, училась ездить верхом. А когда мне было 13, появилась Геро, и все пошло по восходящей. Первым делом она подралась с моими обидчицами и объяснила мне суть таких чувств, как зависть, недоброжелательность и злоба. Так и сказала: не всем повезло родиться умными, но не все можно объяснить отсутствием ума. Некоторые люди просто-напросто злы, а зло надо наказывать. Потом она занялась моим воспитанием, или, лучше сказать, перевоспитанием, и взяла на себя все возможные мои заботы. Стали появляться новые люди, и жизнь стала другой — взрослой. Динон лепил, вырубал, лил меня во всех видах — жуткое время для меня, а для него — творческий взлет. Зато я хорошо заработала на скульптурах. А Геро удачно вложила деньги в Понтийский хлеб, и купила себе дом на мое имя, и я построила свой первый собственный домик, что-то, что принадлежит мне. Так мы почти одновременно стали гордыми домовладелицами. — Таис довольно рассмеялась. — Днем позировала, вечером принимала гостей Динона, которые сначала казались мне аристократами духа. Я слушала их, раскрыв рот, кажется, кое-чему и сама от них научилась. Не обращай внимания на мой ироничный тон. — Она взглянула на Александра. — Я их до сих пор люблю. Нет, я была вполне счастлива — слепа, глуха, парализована счастьем. Или довольством? Я была довольна каждой прожитой минутой.
Она снова вопрошающе взглянула на царя. А потом неожиданно спросила:
— Как ты думаешь, детское горе и обиды — самые тяжелые?
— Да.
— Тогда мне больше нечего бояться в жизни. — Она помолчала. — А чего ты боишься? — Ее тон изменился, в глазах блеснуло лукавство.
— Когда я был в Эпире, — медленно, неохотно начал он, — после ссоры с отцом, о которой ты, конечно, все знаешь, за разжиганием костра я понял одну вещь… Да, именно так все и было: я подумал, что сделать с мясом, засолить или завялить, а потом без всякого перехода: «Мои возможности не знают границ, и я ничего не боюсь в жизни. Я не промечтаю свою жизнь, а сделаю все, чтобы осуществить свои мечты». Видимо, в этот момент я стал взрослым. Однако ты отвлекаешься от темы; ты рассказываешь, а не я. — Царь улыбнулся, прищурив свои удивительные глаза — синие с коричневыми крапинками, которые так напоминали Таис переливчатые опалы.
— Значит, ты ничего не боишься? — уточнила она.
— Ничего. Страх — первый враг жизни. Хотя есть, конечно, вещи, которые я не люблю, но это не имеет ничего общего со страхом.
— Что ты, к примеру, не любишь в себе? — не сдавалась Таис.
— О, какой хитрый вопрос! Разве я похож на человека, который себя не любит?
— Пожалуйста, скажи!
— Не люблю размножение себя.
— Как это?
— Раздвоения, растроения… Все. Ты остановилась на Диноне, его гостях и полном довольстве жизнью, о котором ты сейчас сожалеешь. Чем ты недовольна? — спросил он.
Вот тут-то настал черед Таис удивленно покачать головой:
— Ну, раздвоением же!
Они рассмеялись.
— Если мы действительно имеем в виду одно и то же, тогда, Александр, я тебе не завидую. Но расскажи мне, как ты был в Эпире.
— Э, нет. Сегодня твой черед рассказывать. А я расскажу когда-нибудь потом.
Тут с берега раздался свист Гефестиона, который жестом звал их, показывая, что мясо поспевает. Александр, в свою очередь, махнул ему, чтобы он плыл к ним. При этом, улыбаясь, пробормотал: «Иди сюда», — и взялся за весла. Таис села спиной к Александру и изо всех сил сдерживала слезы досады.
— Тая! — Александр впервые назвал ее непривычным именем, — повернись ко мне…
Подплыл Гефестион.
— Я не помешал? — спросил отфыркиваясь, в глазах читалось смущение.
— Как ты можешь помешать! — Александр помог Гефестиону забраться в лодку, они сели рядом, переглянулись и почему-то расхохотались. Таис подумала, что на них смотреть — одно удовольствие: ребята хоть куда, похожие и разные одновременно. Между ними чувствовалось родство еще более тесное, чем кровное. Они были единомышленниками.
— Чем занимается честная компания? — поинтересовался Александр.
— Сплетничают и гадают, о чем вы здесь беседуете.
— Победило мнение, что я выведываю у Таис афинские настроения? Совмещаю приятное общество с полезным делом? — предположил Александр.
— Да, что-то в этом роде, хотя у Гарпала своя теория.
— Наверняка, очень пошлая. Ну что ж, мой дорогой, придется тебе взяться за весла. Пойдем, Таис, в воду — жарко.
Они медленно плыли далеко позади лодки с Гефестионом. Александр спрашивал ее о чем-то, она отвечала, а параллельно как будто плыла и наблюдала эту картину другая Таис. Ведь это и было то раздвоение, о котором они говорили.
«Ужас какой, я влюбилась!!! Я люблю его безумно, я — любовь. Я плыву не по воде — по морю любви, дышу не воздухом — любовью, меня греет не солнце — любовь. Что же мне делать?!» Чтобы прийти в себя, Таис судорожно вдохнула и нырнула. Александр поднырнул ниже, их тела соприкоснулись. Солнце — не любовь — пронизывало воду. Когда они оба оказались на поверхности, Александр заметил: «Люблю плавать, а еще бы с большим удовольствием летал!»
«Я счастлива безумно», — сказали обе Таис друг другу.
— Спасибо за рассказ.
— Ты что-то понял из этой галиматьи?
— Почему же, ты очень понятно рассказываешь, зримо: рассыпаешь слова-самоцветы, которые емко передают мысль.
— О! Что же это за слова такие? — Таис подняла брови.
— «Страх», «одиночество», «довольство жизнью», «я их до сих пор люблю». — Он скопировал ее иронично-настойчивую интонацию и афинский выговор. — И, кроме того, у тебя все написано на лице.
— А что мне скрывать?
Выходя из воды, она ощущала себя богиней. Ей хотелось, чтобы и Александр видел ее такой. Неизвестно, рассматривал ли ее восторженно царь, но остальные делали это до неприличия явно.
— Таис, ты вполне можешь повторить знаменитое святотатство гетеры Фрины — выступить в роли самой Афродиты, и тебя так же, как ее, оправдает суд[5], — озвучил общие мысли Неарх.
— Зачем же повторяться? — улыбнулась Таис.
Александр одобрительно рассмеялся.
— Динон, когда в очередной раз крушит плод моих многодневных стояний, приводит свой убийственный аргумент: «Это не книдская Афродита». А я, признаться, не видела ни знаменитой книдянки, ни ее прообраза.