— Не спокойно, Ань.
— Тебе. А теперь представь, как мне замечательно «радостно»?
— Аня, звони Татьяне и мне перезвонишь, хорошо?
— Ладно, — бросила обреченно и опустила трубку. И замерла, рассматривая корпус телефона. Внутри меня апатия боролась со страхом, страх с необходимостью. Побеждал внутренний голос, вопя в истерике, повторяя слова Оли — звони Алеше!!
Я через силу полезла в свою сумочку и достала визитку Лазаренко. И опять застыла, разглядывая ровную вязь печатных слов и цифр. Чувствовала, что готова сбежать на край галактики от необходимости набрать простой номер, задать не менее простой вопрос и вновь увидеть, в общем-то, симпатичное лицо женщины — врача. Врача-палача — тут же всплыла рифма ассоциация.
На меня вновь нахлынули все те эмоции и переживания, что я так усиленно прятала в глубь сознания, зарывала под яркие жизнерадостные впечатления и сама, и с помощью Оли. Страх, боль, неприязнь ко всему, что окружает: к миру, к себе и к той вурдалачке, что лишит меня ребенка, части меня, жуткая, способная на убийство ненависть к Кустовскому и его лицемерной, расчетливой девке душили меня, рвались наружу нервными всхлипами.
"Ничего, ничего, нужно взять себя в руки, пережить вторник и встретить среду. А в четверг я забуду произошедшее, вымету из памяти", — убеждала я себя. И после принятия внутрь упаковки валерианы убедила. Набрала номер Татьяны Леонидовны и почти спокойным, ровным голосом напомнила о себе.
— Да, помню, — заверила доктор и проинструктировала. — Завтра придете к десяти утра. Кабинет двадцать восьмой, второй этаж. Предупреждаю сразу, это уже стационар, поэтому вещи оставляете в гардеробе, внизу. Подниметесь, повернете налево и прямо до конца коридора. Подождете у кабинета. Выйдет сестра, скажет вам, где переодеться, и объяснит, что дальше. Вы, как наркоз переносите?
— Э-э, н-нормально…по-моему.
— С утра не кушать и не пить. Сердечная патология есть?
— Нет.
— Хорошо. Завтра в десять, не опаздывайте. До свидания.
Как сухо и черство!
А что я хотела?..
Напиться бы до беспамятства и заснуть, проснуться в среду, когда все плохое позади, и собраться в Бовец…
Начну сборы сейчас. Может, это занятие отвлечет меня? Да. Буду думать о прелестях горных пейзажей, крутых склонах и лихих лыжниках, одним из которых я стану через трое суток. Два дня. Мне нужно пережить всего лишь два дня.
Вот уж действительно, трудная задача…
— Анюта! Что я тебе купил! — Сергей бухнулся на диван и с загадочным видом вытащил из кармана пиджака тисненую коробочку. — Паучок от Сваровски! У меня Нинка — секретарша от зависти накладные ресницы потеряла!
Я фыркнула и не сдержала улыбки: Сережин восторг был неподдельным и превращал мужественного гиганта в эмоционально несдержанного юнца. Но и этот образ придавал ему очарование. Он был прекрасен, неповторим и неподражаем в любой ситуации, в любом возрасте: маленький взъерошенный мальчуган-задира, надменный юноша с кривой усмешкой и цепким взглядом, мощный парень с обветренной, огрубевшей кожей и едким прищуром внимательных глаз, мужчина с каменным и в тоже время живым лицом, на котором время уже расписалось парой морщинок на лбу и у линии губ, оставило мелкие штрихи у глаз.
— Чудная вещица! — заверил Сережа, протягивая мне изящного паучка из страз на тонкой серебряной леске.
— Чудная, — согласилась я, любуясь братом.
— Одень, котенок.
Разве я могу ему отказать в такой малости?
Сережа спал, а я не могла, сказывалось волнение. В ночной тишине квартиры бродили мои забытые и только что рожденные страхи. И покаяние, которое я вряд ли получу за тот проступок, что совершу завтра. Вернее, уже сегодня.
Всю ночь я неотрывно боролась с призраками прошлого, с собой и своими страхами. И слушала дыхание Сергея, которое, хоть и не надолго, успокаивало меня, направляло мысли в более оптимистичное, позитивное русло. Но заснуть так и не смогла.
Утром у меня началось незначительное кровотечение. Может, повлияли волнения, может природа таким образом лишала меня сомнений и ставила крест на бесплодных мечтах? Не знаю. Я четко поняла лишь одно — выбора у меня нет.
День, словно в насмешку мне, в противовес тому поступку, что мне придется совершить, выдался солнечным, по-весеннему теплым. Снег подтаивал, лежал мокрыми грудами на улицах, чернел у дорог, вяз под ногами прохожих и колесами проезжающих машин. Солнце слепило глаза, плавило наледь на крышах. Зима плакала сосульками льда, прощаясь со всей властью. Еще немного и проявятся пятна асфальта, пожухлой прошлогодней листвы. Месяц, и по серым лентам дорог застучат каблучки туфель, а не зимних сапог.
"Наверное, стоит пересмотреть гардероб. Завтра вытащу Ольгу в бутик и обувной салон. Совершим шопинг и забудем неприятности", — думала я, шагая по улице и разглядывая готовую ожить со дня на день природу. И почти заглушила страх и сомнения мыслями о фасоне сапожек, курток, костюмов, блейзеров, о бижутерии и косметике и прочих милых женскому сердцу мелочах.
На второй этаж больницы я ступила в почти стерильном состоянии разума. Прошла и смело постучала в дверь указанного мне кабинета. Выглянула молоденькая девочка с густо подведенными глазами, в надвинутой на самые брови белой шапочке.
— Татьяна Леонидовна назначила мне на десять, — сообщила, надменно разглядывая чудо в белом халате и храбро пряча волнение под браваду светской леди.
— Пойдемте, — кивнула девушка и провела меня к соседнему кабинету.
— Располагайтесь. Переодевайтесь: халат, тапочки, и посидите в коридоре, Татьяна Леонидовна вас вызовет.
— Она занята?
— У нее пациентка на девять, только начали. Вы рано пришли.
— Ничего, я подожду.
— Не волнуйтесь, — улыбнулась, вдруг, медсестра, видимо, по моему лицу, не сдержавшему маску наплевательства, угадав истинное состояние. — Первый раз? Не переживайте. Татьяна Леонидовна очень хороший специалист. Операция пройдет быстро. В четыре уже домой пойдете.
— А раньше?
— Возможно и раньше. Если от наркоза отойдете. Держать насильно не будем.
Улыбка у девушки была милой, располагающей, и я не вольно улыбнулась в ответ:
— Надеюсь. Спасибо.
— Да не за что, — махнула та ладошкой и выпорхнула вон.
Я не спеша, переоделась и заняла пост на кушетке у кабинета. 9.41- показывали часы над дверью прямо по курсу, в глубине коридора. Слева еще одни двери, перегораживающие проход, справа окно с видом на голые кроны деревьев. Минут пять лицезрения столь живописного пейзажа меня утомило, и я пожалела, что не прихватила с собой журнал или книгу. Но кто бы знал? Да и смогла бы я читать в состоянии непрекращающегося внутреннего тремора? Не факт.
Ожидание всегда меня нервировало и утомляло, а в данном случае еще и рождало желание сбежать, но я мужественно его преодолевала, занимая голову особо важными мыслями. Я составила список вещей, что займут внутренности походной сумки, так же мысленно прикинула, что завтра буду искать с Олей в бутике, и что куплю себе, любимой, в первую очередь, поздравив с окончанием самой паршивой полосы в моей жизни. А еще нашла массу изъянов в рисунке маникюра, педикюра и решила сегодня же посетить специалиста.
"Нет, поеду прямо в салон Клевицкой, пусть приведет меня в порядок", — решила и проследила взглядом за парой врачей, прошедших мимо из дверей слева в двери прямо по коридору. Потом пробежала медсестра, другая. А я все сидела и мучилась от страха и неизвестности, проклиная собственную глупость, что привела меня в столь неуютное место. К десяти своими переживаниями я заработала легкую мигрень и боль внизу живота. Она была еще слабой, далекой, но уже настораживала.
Я хотела постучаться в кабинет и вызвать Лазаренко, чтоб поведать о своем состоянии, но не успела и встать. Дверь в глубине коридора напротив меня с треском распахнулись, и помещение наполнилось гулом голосов и топотом множества ног. На меня двигалась целая делегация строгих мужчин и женщин в белых халатах. А во главе шел Алеша и что-то недовольно объяснял идущей рядом Галине, то и дело тыкая пальцем в тонкий журнал в своей руке.
Меня парализовало. В горле стало сухо, в голове тихо. Пара секунд Алешиного движения, неуклонного стремления ко мне и…Мама! Я сжалась в комок, не мечтая спрятаться под сиденье или изобразить композицию "Дикорастущий фикус из кушетки". Мне стало жарко, в горле возник спазм, в животе комок.