Роксолану потомки обвинили в недальновидности, в том, что нашла для Селима слишком властную наложницу, что не уследила за сыном, допустила его пьянство. Однако при жизни матери Селим почти не пил, Нурбану была одной из его наложниц, не первой родила ему сына, кроме Нурбану у шехзаде был целый гарем и множество отпрысков, в том числе шестеро сыновей, а главное – не было никаких шансов на престол (потому и пить начал). Но вот поди ж ты – стал султаном и правил после отца целых восемь лет, пока не умер от кровоизлияния в мозг, случившегося от удара; султан Селим, будучи сильно навеселе, поскользнулся в хаммаме и упал, сильно ударившись головой. Но даже получив прозвище Пьяница, сын Роксоланы империю не пропил, напротив, увеличил и передал сыну от Нурбану Мураду сильной и богатой. Падение началось позже.
Но тогда такое никто даже представить не мог! В Амасье ждал своей очереди на трон любимец янычар шехзаде Мустафа, и то, что Повелитель переместил в Манису Селима, которого никто в расчет не принимал, никого и не обеспокоило. Казалось, все временно.
Казалось всем, кроме Нурбану; та решила, что пришла пора действовать.
Вокруг трона все закручивалось в тугие узлы, которые не развязать, не распутать, оставалось только разрубать. Это понимали все, как понимали и то, что каждый узел – чьи-то головы, которые полетят, стоит султану оставить этот мир.
Единственной надеждой в этом страшном противостоянии всех против всех и каждого против каждого оставался сам Сулейман. Пока он жив, на трон можно только надеяться, но стоит с Повелителем чему-то случиться, и все забудут о родстве, в силу вступит не закон Фатиха как таковой, а страшная сила борьбы за власть, которая пока сжата, словно пружина. Так, можно согнуть гибкие прутья, но распрямившись, они больно ударят того, кто подвернется.
Михримах не могла претендовать на власть после отца, но она понимала, что если султаном станет Мустафа, то ее собственному сыну тоже несдобровать. А если Селим? Приходилось признать, что Нурбану племянника не пощадила бы, случись делать этот выбор.
Оставался Баязид с его Фатьмой, которую сама же и подарила брату?
Пока лежала слепой, словно прозрела, многое увидела другими глазами, над многим подумала. Как иногда хотелось попросить мужа:
– Поедем в Диярбакыр! Пусть там нет роскошных дворцов, но если есть спокойствие для детей, то и дворцов не надо.
Но понимала, что и в Диярбакыре спокойствия нет. Рустем рассказывал о старинной ниневийской крепости на другом берегу Тигра. Для чего ее строили много-много лет назад? Крепости не возводят там, где безопасно, значит, и в далеких землях приходится защищаться. Тогда уж лучше здесь, где все знакомо с детства, с первых шагов и вздохов.
А потом пришла еще одна беда. Оспа и чума – вот две напасти, которые выкосили столько людей по обе стороны Босфора и в султанской семье тоже.
Повелитель считал эти болезни наказанием Аллаха. Наверное, так и было. Но чем провинился маленький мальчик Орхан, который сумел выжить, когда его мать лежала, борясь со слепотой; чем он виноват, за что его забрала у безутешных родителей оспа?!
Михримах с ужасом смотрела на угасавшего малыша. Больше родить ребенка она не сможет; если погибнет и Хюмашах, то лучше уж самой…
Ни Хюмашах, ни Рустем-паша, ни сама Михримах не пострадали. Позже Чичек призналась, что малышке тайно привили оспу, как когда-то сделали и Михримах, боясь нарочного заражения. А Рустем легко переболел в детстве.
Кроме Орхана болезнь унесла и первенца шехзаде Селима маленького Абдуллу.
У Михримах и Рустема оставалась только Хюмашах. Рустем пробовал утешить жену:
– Зато она родит нам много внуков.
Слабое утешение, если вспомнить, что Хюмашах только четвертый год…
У Михримах осталась только одна дочка и много нерастраченных сил. Она не могла, как раньше, носиться верхом по округе, не могла размахивать мечом, даже читать подолгу не могла. Как ни поддерживал Рустем, этого было мало. И Михримах вернулась в Фонд. Уста, управляющая школой для девочек, снова увидела султаншу, только теперь речь о приглашении учителя истории не шла. Михримах решила, что вполне способна рассказывать о величии Османской империи сама.
Рустем-паша, у которого дел привычно невпроворот (второй визирь все равно оставался бейлербеем Анатолии), удивлялся изменениям, произошедшим в жене. Едва встав на ноги, еще слабо видя, к тому же потеряв сына, она пыталась что-то делать. Но эта занятость помогла Михримах не потерять себя. Куда-то делась язвительность султанши; она перестала делать все назло, стала больше думать о других.
Те, кто знал иную Михримах, удивлялись. Те, кто вообще не знал ее раньше, удивлялись удивлению первых.
Они уже пять лет были мужем и женой, когда случилось непредвиденное (как часто в жизни случается это самое непредвиденное!) – во время заседания Дивана в присутствии самого султана что-то не поделили Хюсрев-паша и Великий визирь Хадим Сулейман-паша, да так, что вцепились друг дружке в бороды и схватились за кинжалы!
Повелитель был в ярости! Пашей разняли, но последовало строгое наказание обоих: их удалили в изгнание.
Рустем-паша вернулся домой столь взволнованным, что Михримах даже испугалась:
– Что случилось?!
Пересказав историю ссоры двух уважаемых пашей, Рустем вдруг вынул из потайного кармана государственную печать:
– Михримах, я Великий визирь.
На мгновение она замерла, не зная, радоваться или горевать, но быстро опомнилась:
– Так и должно быть, ты же был вторым визирем. Кому как не тебе стать первым? К тому же ты больше других достоин печати.
Рустем-паша кивнул:
– Это же сказал и Повелитель, но ты же знаешь молву, немедленно приплетут то, что я зять султана.
– Напомни-ка мне, кем были Ибрагим-паша и Лютфи-паша.
– Ты хочешь, чтобы я закончил, как они?
– Я хочу, чтобы мой муж был достойным визирем, каким ты был до сих пор.
Рустем-паша стал прекрасным Великим визирем, что бы потом о нем ни говорили недоброжелатели. Именно он сумел пополнить опустевшую без завоевательных походов казну, не увеличивая налоги. Рустем вел все финансовые операции империи, причем делал это столь ловко, что не обижались даже соперники и враги.
Рустем-паша сумел заключить с австрийским императором такой договор, о котором нельзя было и мечтать. Кроме сохранения желаемых территорий и долгосрочного мира с императором Фердинандом империя получала ежегодную выплату в 30 000 дукатов (огромные средства в то время). Даже император Карл восхитился умением Великого визиря.
И венецианский посол даже после заключения крайне невыгодного для Великолепной Синьоры Венеции договора писал своему дожу, что лучшего советника султану Сулейману не найти, что Рустем-паша просто родился для должности, в которой пребывает.
Рустем-паша пробыл Великим визирем почти девять лет, после чего был формально освобожден в угоду недоброжелателям (при этом оставив все привилегии и даже обязанности Великого визиря, кроме государственной печати), но очень скоро восстановлен и прослужил Великим визирем до своей смерти еще шесть лет. Никто так долго не находился на этом посту.
А злые языки? Они принадлежали тем, кто поддерживал шехзаде Мустафу, ненавидел Хуррем Султан и был обижен невниманием к их мнимым заслугам самого визиря. Рустему-паше оказалось не до стихов Ташлыджалы Яхьи, дружившим с шехзаде Мустафой, потому поэт, не задумываясь, обвинил визиря в гибели своего кормильца. Поэтическая сплетня пошла гулять по свету, обрастая все большими «подробностями», вплоть до романа между Михримах Султан и этим самым поэтом, которого принцесса в действительности в глаза не видела.
Болтунов бесило невнимание визиря к своим стараниям его очернить, ведь ничто не злит больше, чем то, что сделанные гадости не замечают. А ему было просто некогда. Империя ширилась и развивалась одновременно. Строились новые мечети и рынки, больницы и фонтаны, возводились целые архитектурные комплексы и мосты, ремонтировались крепостные стены городов и их системы водоснабжения, налаживались новые торговые пути и подписывались торговые договора со странами… Увеличивался флот, становясь доминирующим в Средиземном море, которое в Европе теперь называли Турецким озером, потому что на верфях строили и строили новые корабли. Архитектурный стиль империи уже стал узнаваем: тонкие иглы минаретов рядом с куполами…
Это был настоящий расцвет, и не последнюю роль в нем сыграли те двадцать лет, которые Рустем-паша работал рядом с султаном не на конюшне, а как визирь.