Михримах резко поднялась, не желая продолжать неприятный разговор:
– Гульфем Султан, я вам не верю. И все узнаю об этой Каролине. Если окажется, что она никакая не принцесса и не ваша племянница, берегитесь!
Гульфем что-то говорила в ответ, но Михримах больше не слушала. Она знала, кого просить о помощи – Иосифа Хамона, у того есть связи по всей Европе. Не так много у императоров фавориток и детей от них не может быть, чтобы Европе не было известно о взрослой дочери Карла.
Михримах видела Каролину почти мельком и не поверила ни в одну из выдумок Гульфем. У Габсбургов знаменитая выступающая вперед челюсть; если бы Каролина была дочерью Карла, то хотя бы чуть на него походила. Рустем верно сказал об этом в первый же день после возвращения жены в Стамбул. Он тоже не верил в благородное происхождение нежданной гостьи, но поделать ничего не мог.
– Касим-ага, позовите ко мне Иосифа Хамона.
– Он у вашей валиде, – поклонился евнух.
– Хорошо, я пойду туда сама, заодно и о здоровье султанши поговорю.
Иосиф Хамон мрачен. Это понятно: он ничего не может сделать с султаншей, та не выдержала нужного режима лечения. Роксолану изнутри съедала какая-то черная болезнь, все прекрасно понимали, что султанше осталось недолго. А Повелитель собрался на охоту в Эдирне. Неужели он не понимает, что, уехав, вернуться не успеет? Михримах охватывало отчаянье.
– Иосиф-ага, нам нужно поговорить.
– О валиде?
– Не только. Я хочу попросить вас кое о чем.
Они ушли в главный сад, Михримах куталась в накидку, хотя не чувствовала холода.
– Я хочу попросить вас разузнать все об этой Каролине. Не верится, что она племянница Гульфем, совсем непохожа; в то, что она дочь императора, тоже не верится. Рустем-паша рассказывал, что у императора и всех его родственников сильно выступает вперед челюсть, а у Каролины нет. Вы не могли бы…
Не договорила, Хамон усмехнулся:
– Уже узнал. Она не дочь императора и не Каролина Бломберг. Это римская проститутка, присланная папой римским, чтобы взять в руки шехзаде Селима. Но Нурбану быстро дала ей отпор, тогда Каролина взялась за Повелителя.
Михримах ахнула:
– Вы знали об этом и допустили, чтобы она приблизилась к Повелителю?!
– Не знал. Узнал сегодня утром.
– Нужно сказать Хуррем Султан!
– Она уже знает.
– И Повелителю тоже нужно сказать! Я скажу.
Хамон осторожно удержал султаншу за руку:
– Они сами разберутся.
Кивок в сторону дальнего кёшка, где очень любили посидеть в тишине и Повелитель, и Роксолана. По дорожке туда твердой походкой шла султанша.
– Хуррем Султан справится. Главное – мы вовремя узнали, завтра могло быть поздно.
– О, Аллах! – только и ахнула Михримах, схватившись за горло.
Казнь Каролины не вернула здоровье самой Роксолане, она еще успела поговорить с Баязидом, который не считал себя менее достойным трона, чем Селим; младший из оставшихся в живых сыновей поклялся матери, что при ее жизни не поднимет оружие против брата и никогда не сделает этого против отца.
(Так и случится. Через два года после смерти матери Баязид все же пойдет войной против Селима, которому отец выделит солидное войско. Баязид проиграет, будет вынужден бежать к шаху Тахмаспу, там будет попросту куплен и казнен вместе со своими четырьмя сыновьями; самого маленького, родившегося уже после смерти Роксоланы мальчика задушат через неделю после отца и братьев – в августе 1562 года.
Роксолана этого не узнала, она умерла на четыре года раньше. Черная болезнь победила, настойка опия, которой ее поили, могла снять боль, но не излечить рак…)
Последней волей Роксоланы-Хуррем была просьба к султану Сулейману… применить закон Фатиха против того из сыновей, который выступит против законного властителя. Понимала ли мать, что это будет ее непокорный любимец Баязид? Наверное. Но она понимала и другое: война между братьями за власть действительно способна разрушить любую сильную империю.
А еще перед ее смертью Сулейман привел к своей любимой православного священника. Крестил ли монах султаншу заново, осталось тайной, но крестик на шею не надел. Этот маленький простенький крестик, освященный у Гроба Господня, султан старательно завернул в ткань и попросил Михримах, не разворачивая, положить в саван матери. Это было последним подарком Сулеймана своей Хуррем.
Михримах догадалась что именно в маленьком свертке, но вопросов задавать не стала. Похоронили Роксолану-Хуррем как мусульманку. Бог един, только пророки у него разные…
Султан сам твердил, что траур положено соблюдать три дня, потом жизнь должна продолжаться. Но отрешиться от мыслей и тоски по ушедшей любимой не мог не только три дня, но все оставшиеся в его жизни годы – восемь лет. Потому и отдала ему письма Михримах, потому он сам дал дочери почитать сохраненные письма ее матери.
История любви этой необычной пары – Повелителя огромной империи, Тени Аллаха на Земле, Халифа всех правоверных и простой девушки, ставшей из рабыни единственной женой всемогущего султана и его главной женщиной, способна научить многому. Но не меньше учит его верность ее памяти в течение следующих долгих тоскливых лет.
Он не умер, не стал развалиной, правил, карал и миловал, брал на ложе женщин, даже казнил Гульфем, якобы посмевшую отказать Повелителю в своей любви, а в действительности попросту сознавшуюся в том, что знала об обмане Каролины и получила за него большие деньги.
Но и казнь Гульфем с ее предательством была забыта, а вот Хуррем нет.
«…Но если и в раю тебя не будет – не надо рая…»
Не к кому прийти посоветоваться, не к кому обратиться за помощью. Хуррем Султан больше не было, а Хюмашах и сама норовила прижаться к материнскому плечу. Ей было о чем переживать, возлюбленный принцессы не слал весточки, словно сквозь землю провалился.
Через три дня после смерти матери Сулейман позвал к себе дочь.
– Михримах, теперь ты отвечаешь за гарем – и тот, что здесь, в Топкапы, и за Старый дворец. У Хуррем как-то получалось соблюдать порядок, не знаю уж как. Следи и ты, ладно?
– Как прикажете, Повелитель.
– Когда мы одни, зови меня отцом. Так человечней.
– Да, отец.
– Аббас-ага просит освободить его. Возьмешь своего евнуха?
– Да, я возьму Касима-агу, он толковый.
– Хорошо, иди.
Возможно, вот эти вдруг навалившиеся хлопоты, постоянная занятость и в гареме, и в Фонде помогли Михримах не выть от горя, по себе чувствуя, что работа не дает тосковать; она попросила Хюмашах помочь. Девушка оказалась толковой (при таких-то родителях!), быстро разобралась со множеством вопросов, взяла на себя ответственность за некоторые дела. Главное – у Михримах была возможность избегать ее вопросительного взгляда.
Это очень трудно – знать, что возлюбленный дочери казнен, и делать вид, что не подозреваешь об этом.
В Фонде по-прежнему помогал Рустем, он освободил Михримах от части хлопот, связанных со строительством и разъездами, делал большие пожертвования, если чувствовал, что собранных женой денег не хватает.
Многие бывшие жертвовательницы, почуяв, что давления султанши Хуррем больше нет, поспешили увильнуть, не желая больше тратить деньги.
– Рустем, у нас снова не хватит на строительство…
– Я внесу недостающую сумму, – успокоил муж.
– Нет, так не годится, скоро Фонд станет твоим личным, а не общим. Я соберу жен пашей, пусть раскошелятся.
– Не время устраивать праздники, Михримах. Как-то нехорошо.
– Траур закончился, но я не собираюсь устраивать праздник, наоборот, соберу всех, кто раньше щедро жертвовал, чтобы рассказать, что построено на их деньги, о чем еще мечтала, но что не успела сделать Хуррем Султан. Помоги мне организовать поездку женщин по Стамбулу.
– Какую поездку?
– Я хочу провезти их, чтобы увидели все сами.
Через несколько дней Стамбул наблюдал странное шествие: множество дорогих карет ехали гуськом мимо имарета Хасеки Хуррем, легкие занавески приоткрывались, оттуда выглядывали любопытные глаза, рассматривали здания мечети и медресе, больницу, фонтаны… Потом вереница закутанных в множество тканей женщин также гуськом, благоухая самыми разными ароматами, прошла в школу для девочек, дом призрения, снова вернулась в свои кареты…
Михримах, показав женам пашей имарет своей матери, пригласила всех во дворец на посиделки. Множество лакомств, тихая музыка, журчание фонтанов… и спокойный голос султанши: