Персия Вулли - Гвиневера. Дитя северной весны

— Мы делаем так и во время поездки на юг, только без столов, — продолжила я, — а мои предки поступали так всегда. Если это удовлетворяет обидчивых кельтов, то должно подойти и приверженцам Рима бриттам.

По лицу Артура расплылась широкая улыбка, а глаза озорно блеснули.

— Клянусь Юпитером, — произнес он по-латински, — Бедивер правильно сказал, что тебя стоит слушать! Круг… огромный круглый стол, где нет ни начала, ни конца. Что за чудесное приспособление! Оно заставит политиков неделями чесать в бородах в попытках решить, оскорблены они или им оказали честь! Он схватил фонарь и направился к выходу.

— Артур, куда ты? — закричала я, выскочила из кровати и побежала за ним.

— Я должен сообщить об этом Мерлину, — сказал он, нетерпеливо дергая шнурки, скрепляющие кожаные занавески.

Загородив ему дорогу, я показала на окно.

— Уже давно миновала полночь… посмотри, даже луна зашла. Ради бога, милый, дай чародею насладиться сном. Ты все обсудишь с ним завтра.

Ночной воздух резко холодил кожу, и я начала зябко дрожать, смеясь над своим мужем. Он стоял, глядя сверху вниз, и на этот раз действительно заметил меня.

— Может быть, ты и права, — сказал он смущенно, вешая фонарь на крюк у входа и обнимая меня. — Кто знает, какие мысли могут прийти в твою голову, если дать тебе еще один шанс.

Я снова засмеялась глубоким низким смехом богини и счастливо подумала, что наконец-то Артур снова полностью стал самим собой.

Мысль о празднике в Каэрлеоне захватила двор перспективой красочного и пышного зрелища и той веселостью, которая сопутствовала подобным случаям. Во все концы королевства были отправлены гонцы с посланиями, приглашающими королей Британии прибыть к нам на Пятидесятницу, и внизу каждого свитка светилась пурпуром печать с драконом.

Мерлин созвал лучших ремесленников и столяров Логриса и забрал их с собой в Каэрлеон, где они построили специальные столы, которые на празднике предполагалось поставить в круг. Каждая женщина при дворе взялась за иглу и нитки, чтобы помочь вышивать имена наших знатных гостей; всадники часами начищали сбруи, а повара принялись составлять изысканное меню, приличествующее событию.

Кэй прочесал всю округу в поисках соуса для очень редкой рыбы из Средиземного моря, и амфоры, с которыми он возвращался, бережно грузились на вьючных лошадей и отсылались в Каэрлеон. Когда мы сами собрались туда, никто уже неделями не думал ни о чем, кроме праздника.

Довольный тем, что снова оказался в пути, Артур был во всех местах сразу: шутил с Гавейном, совещался с Мерлином, спорил с Бедивером. А для меня возможность повидать другую часть Британии после года жизни среди длинной череды безлесных зеленых холмов была благословенным облегчением.

Мы ехали ленивым шагом и на второй вечер стали лагерем на склоне холма, возвышавшегося над затянутой зловонными парами долиной, где когда-то римляне принимали лечебные ванны.

Кэй смотрел на развалины города, и от его опытного взгляда сборщика налогов не ускользала ни одна обвалившаяся колонна или разрушенная арка.

— Их можно починить? — спросил Артур, показывая в сторону груд камней и кусков каменных аркад, золотисто светившихся под полуденным солнцем.

— Осушить болото… посмотреть, как подпереть здания? — размышлял сенешаль. — Чтобы все восстановить, потребуется слишком много усилий, но, возможно, бани можно спасти. Наверное, тут сейчас не так много жителей, им не под силу восстановить былую красоту, но источники с природной горячей водой пропадать не должны. Я могу повнимательней все здесь изучить, если хочешь.

Артур что-то уклончиво буркнул, продолжая разглядывать остатки прошлой эпохи. Русло реки заросло тростником и камышом, и в стоячей воде плавали водяные лилии, нежные, мясистые и томные. Разрушенная каменная кладка и разбитые статуи вокруг горячих источников иногда были видны отчетливо, иногда скрыты облаками пара. Этот пейзаж напоминал сон о былой славе, из последних сил цепляющейся за настоящее.

Вместе с Артуром я той ночью обходила лагерь, и в конце пути мы остановились у скалистого выступа еще раз посмотреть на развалины. Они светились в лунном сиянии странно и таинственно.

— Британия должна осознать сбою самобытность… вот что важнее всего, — размышлял мой муж, говоря скорее сам с собой, чем со мной. — Людям нужно поверить во что-то благородное, честное и реальное… Привычка оглядываться на эпоху империи или даже на более далекое прошлое героев-полубогов… это прекрасно, но похоже на воспоминание о еде: ты можешь мысленно воспроизвести ее аромат, но наесться им нельзя. Людям надо тешить свое тщеславие тем, что они делают сейчас, сегодня, чтобы у них была возможность понять: их настоящее достойно уважения. В Британии нет ничего, что нельзя спасти, если все задумаются о том, что пригодно и может быть использовано для повседневной жизни, например, эти забитые мусором дренажные канавы и разрушающиеся здания. Но, чувствуя себя покоренными, испуганными, не способными контролировать ход событий, они не смогут действовать и будут шмыгать, подобно крысам, в развалинах собственных творений…

Он вздохнул, хмуро глядя в ночь. Я уже поняла, иногда Артуру ничего от меня не надо, кроме молчаливой поддержки, поэтому я безмолвно слушала, уверенная, что решение проблемы, над которой он сейчас ломал голову, рано или поздно станет ясным, целостным и значимым.

Через Северн мы благополучно переправились на пароме и к концу солнечного яркого дня въехали в Каэрлеон под штандартами, развевающимися на июньском ветерке.

Город блистал великолепием цветов, знамен и яркими навесами, украшающими здания, а прилегающие луга расцвели шатрами знати, приехавшей к нам. На углах народ развлекали жонглеры, а танцующий медведь веселил толпу за амфитеатром.

Для демонстрации конного искусства была приготовлена арена, вокруг которой кузнецы и кожевники, ветеринары и военные обменивались разными сведениями о своих ремеслах, новыми снадобьями и последними достижениями тактики. Сам турнир продолжался два дня — свое искусство верховой езды демонстрировали отдельные наездники и группы воинов; проводились учебные сражения и бой один на один — излюбленный кельтами пример проявления храбрости. Мы с Артуром сидели под навесом на возвышении, аплодируя всем и надеясь, что удастся справедливо присудить призы, чтобы никто не почувствовал обиды и недовольства.

Даже королева-мать прибыла на празднества, хотя здоровье ее явно ухудшалось. Она выглядела более бледной и истощенной, чем прежде, но, когда мы разговаривали, в глазах, как и раньше, поблескивало веселое добродушие, и я жалела, что у меня не было времени побыть с ней подольше.

— Все в порядке, дитя, — возразила она. — Понятно, что у королевы есть дела.

Я благодарно кивнула и поспешила в свои комнаты переодеваться к празднику.

Позже, когда Винни закончила укладывать мои волосы и копну абрикосовых локонов величественно венчала корона, а длинные золотые серьги семьи Бригит легко качались вдоль шеи, я достала красивое золотое ожерелье, свадебный подарок Игрейны. Эта вещь в течение многих поколений принадлежала семье Куннеды, и я пристально рассматривала ее, а с выпуклых краев украшения в ответ удивленно таращились маленькие животные с выпуклыми глазами.

Сколько женщин держали его так, думая о жизнях, которые оно связывало? Древний символ свободных людей, что само по себе было богатством, ожерелье надевалось во время великих торжеств и скорбных церемоний, по случаю государственных событий и в священные дни, полные магии и ритуальных танцев. Сплетенные в веках нити блестели, подобно хитросплетениям судьбы: гордый, не тускнеющий символ величия и мужества всех, кто имел право носить его.

Я легко надела ожерелье на шею и встала, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Может быть, я никогда не обладала бьющей в глаза красотой матери или ее безмятежностью, но ее зеленое шелковое платье, перешитое Бригит и Винни, облегало мою высокую худощавую фигуру, а золотое украшение придавало мне царственный вид.

Стоя рядом со мной, Бригит громко прошептала:

— Она выглядит как настоящая верховная королева, правда?

Матрона удивленно повернулась. Озорство на лице ирландки заставило улыбнуться даже Винни, и после мгновенного, но очень внимательного взгляда, брошенного на меня, моя наставница кивнула.