Ребекка Брэндвайн - Море любви

– Да, – ответил Ники.

Он помолчал, а потом медленно проговорил:

– Ты спас мне жизнь, Джеррит… Рискуя своей собственной… Почему? Ведь я столько вреда причинил тебе и Лауре…

– Ты мой брат, Ники. Я люблю тебя. Но не думаю, что ты когда-нибудь понимал это.

Николас посмотрел в сторону, потом опять на нас и тяжело сглотнул, как будто у него в горле сидел комок, затрудняющий дыхание. Его черные глаза подозрительно блестели в лунном свете. Он пытался справиться с нахлынувшими на него чувствами.

– Нет, – наконец согласился Ники, на его смуглом лице застыло странное душераздирающее выражение. – Я всегда был чертовски занят тем, чтобы одержать над тобой верх, Джеррит. Точно так же, как Торн надо мной. Теперь я это понимаю… Теперь, когда уже слишком поздно. – Его голос, полный сожаления, звучал довольно резко. – Здесь в Англии для меня уже нет жизни, ты знаешь. Мне необходимо, прежде чем кто-либо узнает, что Торн мертв и именно я убил его, убраться отсюда. Иначе, меня арестуют и уж точно повесят… Мне хорошо известно, как сильно сердится на дуэлянтов наша добродетельная королева Виктория. Она, эта толстая, старая корова, сидящая на английском троне, не прощает их.

– Тогда, зачем ты это сделал, Ники? – спросил Джеррит. – С Торном можно было расправиться иначе.

– Но самым верным способом с ним расправился я, правда? Я уже давно подозревал этого ублюдка. Он всегда верил в глупые россказни тети Джулианы о том, что отец и мать подделали или подменили завещание деда Найджела, чтобы прибрать к рукам каолиновые разработки. Торн, на самом деле, думал, что Уилл Анант и Уилл Пенфорт должны принадлежать дяде Эсмонду. А так как те не являлись собственностью его отца и не было никакой возможности их заполучить, он решил разорить их – и меня заодно. Я чувствовал, что Торн явится сюда этой ночью. Ведь сторожа отсутствовали, а все мы были на вечеринке. Поэтому, лишь только он исчез из Хайтса и проскользнул к конюшням, я взял пистолеты для дуэлей и последовал за ним. Я знал, что если поймаю Торна за руку, когда тот будет творить свои злодеяния, и стану угрожать ему тем, что обращусь к властям, этот гаденыш просто рассмеется мне в лицо. Но вызвать его на дуэль… От этого не сможет отказаться ни один мужчина, у которого есть хоть капля гордости, а эгоизм Торна всем хорошо известен. Я знал, что он не сможет отказаться, и таким образом мы, ради нашего же благополучия, избавимся от него.

– Но ты был уверен, что убьешь его, Ники, – тихо заметил Джеррит. – Тебе-то уж хорошо известно, что Торн едва мог различить, где в пистолете курок, а где дуло.

– Может быть и так, но это не значит, что он не мог убить меня. Наши шансы были равны. Но я считаю, что совершил акт безумного правосудия за те три года, украденные из моей жизни. Лаура вернула бы меня обратно и рассказала бы правду о Торне. Но он, как сказала мне позже мама, связал ее. Я рассчитался с ним и за разработки, и за то, что он сказал бедной Лиззи в тот день в Хайтсе. Моя жена всегда была легко возбудимой, а это стало последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Мы убили ее, Торн и я. Я в долгу перед ней. Лиззи была моей женой и любила меня. Она заслуживала гораздо большего, чем я ей дал. Торн же должен был заплатить за все, что натворил. Наш изворотливый родственничек никогда бы не оказался в тюрьме. Папа, дядя Эсмонд и дядя Уэллес не допустили бы этого. Ты же прекрасно знаешь, как они защищают свои семьи. Ну, а теперь Торн мертв.

Ники замолчал. Несколько минут мы все трое стояли в полной тишине, думая о прошедших днях, о нашей молодости, которую уже не вернешь никогда. Кто из нас тогда мог представить себе, что события примут такой оборот? Что своенравная Клеменси умрет в сторожке от потери крови? Что Лиззи будет стрелять в Ники, а потом сломает себе шею, перескакивая через живую изгородь? Что Торн и Николас будут драться на дуэли, и один из них погибнет, сраженный пулей в двадцати шагах от того места, где мы сидели?

Как я уже говорила в начале своего повествования, мы думали, что весь мир принадлежит нам. Стоит только протянуть руку – и он наш. Мы с жадностью хватались за жизнь и делали с ней что хотели… А удары судьбы следовали позже. И вообще, что действительно известно молодым о гармонии в жизни и способности прощать былые грехи? Мало. Очень мало… Было уже поздно, и мы поднялись на ноги.

– Наверняка… нам больше уже не суждено увидеться, – сказал Ники, голос его от переполнявших душу чувств звучал глухо. – Джеррит… – он вдруг внезапно замолчал и крепко обнял брата. Этот жест был красноречивее слов, которые Николас не мог произнести. А потом он повернулся ко мне. – Поцелуй меня, дорогая Лаура… Как в старые времена, за нашу потерянную юность и за те безмятежные дни, которые уже никогда не вернутся. Я думаю, Джеррит не будет возражать… на этот раз.

Нет, что-то говорило мне, что не будет, но только на этот раз. Медленно наши губы коснулись друг друга, и когда это произошло, я опять почувствовала себя семнадцатилетней девушкой в саду в Грандже и опять любила его. «В моем сердце всегда будет место для этого человека, – поняла я сейчас. – Неважно, кто он, и что сделал». Ники был частью моей жизни и навсегда останется частичкой моих воспоминаний. Он с неохотой отпустил меня и отступил в сторону, одной рукой убрав прядь моих волос, выбившуюся из-под прически.

– Однажды я сделал вам обоим большое зло, – в ту ночь на берегу, – сказал Николас. – В ту ночь я солгал… Лаура никогда не принадлежала мне…

– Я знаю, – сказал Джеррит.

– Замечательно, – ответил Ники. Он замолчал, а потом добавил:

– Присматривайте за Уинстоном и Кэтрин, я вас очень прошу, ладно? Бедные малютки. Я никогда не надеялся, что стану им настоящим отцом.

В его голосе было столько раскаяния, что я вдруг обрадовалась, очень обрадовалась: «Как хорошо, что мы никогда не говорили ему о Родесе, и Ники не уедет еще и с этой ношей на плечах».

– Куда ты поедешь? – тихо спросила я.

– Назад в Австралию… Скажите папе и маме, что на этот раз их недостойный сын пришлет им весточку о себе, как только сможет. Я никогда не любил писать письма. – Ники вскочил на своего коня, который стоял рядом с лошадью Торна. Он дерзко усмехнулся нам сверху, но глаза его были грустными. – Если вы когда-нибудь будете вспоминать меня, просто думайте, что я лениво лежу, развалившись под эвкалиптом…

Ники поддразнивал нас со своей былой самоуверенностью, поэтому я поняла, что с ним все будет в порядке. А потом, пришпорив своего коня, Николас пустился галопом по склону оврага и скрылся в темноте.

– Он не увез с собой твое сердце, Лаура? – спросил Джеррит.

В окружающей нас тишине его голос звучал неуверенно, в нем была боль.

– О, любимый, – прошептала я, из глаз полились слезы, – прошло столько времени, а ты все еще сомневаешься во мне? Он забрал мою юность уже давно, и ее он никогда не заберет с собой… Но мое сердце, – нет. Оно покоится там, где уже давно хранится последние годы, Джеррит: оно в безопасности – в твоих руках…

И тогда он обнял меня и крепко поцеловал. А я знала, что не жалею, что потеряла Ники, и не буду жалеть никогда. Он был во сне, а Джеррит – в действительности, надежный, как черные скалы корнуоллского побережья, а его любовь ко мне – вечна.

Стормсвент Хайтс, Англия, 1848 г.

Мы похоронили Торна на кладбище за деревенской церковью, рядом с его сестрой Элизабет. Не думаю, что дядя Эсмонд когда-нибудь поправится после шока от потери обоих своих детей, так рано ушедших, таких молодых.

Он стал как часы с поломанной пружиной, и еще глубже забился в свою раковину. Только маленькая Кэтрин, через годы, сумела вытянуть его оттуда. Он опять начал смеяться и казался счастливым в старости. Выяснилось, почему тетя Мэгги когда-то любила его, как и я Николаса.