Чертова гордость!

А ведь могла давно все разузнать. Если бы чаще приезжала к родителям, то, гляди, кто-то и поведал бы ей что-то из жизни соседей. Марина даже могла встретиться с самим Тимофеем — если бы так сильно не боялась почувствовать себя ненужной.

И все же, почему Тим не женился на Кругловой? Наверное, Наташа отказалась. Он ни за что не нарушил бы слово, даже после того, что произошло в ту далекую летнюю ночь.

Ее мысли оборвались в тот миг, когда тело окутала дубленка. Она вдохнула запах знакомого одеколона и улыбнулась. Не оборачиваясь, тихо произнесла:

— Спасибо.

— Пустяки.

Рук он так и не убрал. Они уверенно обвивали ее талию, будто это было для них привычным делом. В тишине мужской голос звучал особенно — искушающе. Женщине очень хотелось опереться о крепкое тело, но она не решилась.

— Красиво здесь. И спокойно.

Вдруг захотелось добавить «почти», потому что их близость начинала волновать ее все сильнее. Да и мысли не давали успокоиться.

— Да. Нигде не дышится так легко, как дома.

— Все эти годы ты прожил в Канаде?

— Практически. Сначала учеба. Потом выгодная работа. Программисты теперь в цене. Жаль, что слишком далеко от Васильков. Не часто получалось вырваться домой.

Она живет и работает значительно ближе, но тоже редко приезжает. Правда, по другой причине. И теперь понятно, что зря.

Марина повернулась в его объятиях, заглянула в глаза. Они мерцали, отражая переменчивый свет, и невероятно притягивали. Мужские губы изогнулись в легкой улыбке и медленно, слишком медленно приближались к ее лицу.

Ей даже не пришло в голову уклониться или оттолкнуть его.

Зачем? Они оба этого хотят. К тому же, она — не дура, чтобы отказываться от такого подарка. Хотя уже начинала так о себе думать. Но в этот волшебный миг Марина забыла обо всем.

Здесь и сейчас — только она и Тим, единственный мужчина, которого она когда-либо любила.

Касание оказалось нежным, даже осторожным, но очень чувственным. По телу прошла легкая дрожь, и Марина вздохнула. Тим поймал этот звук новым поцелуем. Она потерялась в нем. Горячие губы ласково, но решительно заставили ее рот приоткрыться, и Марина покорилась. Затем он обвел контуры ее губ языком, и в этот раз она сама поцеловала его. Он ответил.

Ноги стали ватными, когда Тим, слегка задыхаясь, прекратил ее целовать и прижал к себе вдруг ослабевшее тело. Марина почувствовала себя девчонкой — безрассудной и довольной, как в ту ночь, когда назначила Тимофею свидание. А он пришел.

* * *

Летним вечером, когда все танцевали в саду, Тим заметил Марину в окне и, не долго думая, крикнул: «Выходи, потанцуем!» Она не стала ломаться или выдумывать причины, чтобы отказаться. Девушка мечтала об этом едва ли не больше всего на свете, хотя знала, что сестра будет недовольна и обязательно выскажется по этому поводу — позже, не сейчас, когда все смотрят на них с Тимофеем.

Ей не пришлось переодеваться. Она давно нарядилась в свое лучшее платье и едва не упала, торопясь спуститься с лестницы.

Они молча топтались под медленную музыку, и Марина стеснялась посмотреть Тимофею в лицо. Вначале его руки покоились на ее талии, а затем поднялись чуть выше и прижали девушку чуть сильнее. Наверное, этого никто не заметил, кроме нее самой. Марина же не могла не почувствовать, как в ответ загрохотало ее сердце, а сам Тим почти перестал дышать. А когда мелодия закончилась, она решилась и шепнула ему на ухо: «Приходи потом, когда все уйдут. Нужно поговорить».

В тот миг она боялась только одного, что Тим посмеется над ее просьбой. Но он лишь кивнул в ответ и убрал руки с ее талии.

Марина знала, что ему пора возвращаться на учебу в город, поэтому торопилась. Она уже почти потеряла надежду поговорить с ним до отъезда. А тут такая возможность. И хотя то, что она собиралась сказать, выходило за рамки обычного дружеского общения, и вряд ли считалось приличным для девушки, но Марина не собиралась отступать. В юности она не раз нарушала общепринятые правила поведения. Одним проступком больше, одним меньше — большое дело. Оставалось надеяться, что все эти взгляды, короткие, задумчивые и очень волнующие, ей не приснились.

Марине тогда только-только исполнилось восемнадцать, а ему двадцать один.

Такие юные! Даже не верится!

* * *

Женщина вздохнула и потерлась щекой о теплый свитер. Подумала о том, что ради таких мгновений можно пожертвовать почти десятком лет.

— Почему ты меня поцеловал?

— Еле дождался, пока появится возможность. Тебе не понравилось?

— Знаешь же, что понравилось. Ты целуешься лучше всех.

Его грудь заколыхалась от тихого смеха.

— Хоть что-то. — Она хотела добавить еще несколько слов, но потом передумала. Зато продолжил Тим: — Знаешь, мне никто такого не говорил. Кроме тебя.

— Но тогда ты мне не поверил?

— Тогда мне показалось, что это — твои первые поцелуи.

— Так и было. — Зато теперь она могла сравнить и не покривила душой ни йоту. Спросила о другом: — Почему ты не попрощался?

Тимофей помолчал несколько мгновений. Затем поцеловал ее в макушку.

— С этим можно поспорить, но сейчас не хочется. Мне слишком хорошо.

Ей тоже очень хорошо. Но ведь могло быть еще лучше — если бы он не уехал тем давним утром.

— Ты посчитал все, что произошло в ту ночь, прощанием? А мне казалось, что это только начало.

— Так оно и было бы. Если бы ты меня дождалась.

— Я ждала. Два долгих, ужасных месяца. — Пока не поняла, что беременна, и не испугалась. — Даже перевелась на заочное отделение в университете, лишь бы остаться дома.

— Погоди, — Тим отклонил ее назад и заглянул в глаза. — Я написал тебе два письма, но ты не ответила. Целых три, если считать то, что оставил на тумбочке возле кровати. Ты так сладко спала. Я не хотел тебя будить, а мой автобус уходил в шесть утра. Когда же я смог прилететь из Канады, ты уже выскочила замуж. Думал, что от злости разнесу папины ульи в щепки.

Некоторое время Марина не могла вымолвить ни слова. Ее не интересовали ульи Антона Викторовича.

— Письма?! Я ничего не получала. И на тумбочке ничего не лежало…

Кроме шариковой ручки. Марина вдруг вспомнила, как удивилась, найдя ее в этом месте.

— Ничего не понимаю. — Тим нахмурился. — Ты мне не веришь?

— Верю, — тихо прошептала Марина, и она не лгала. — Но куда пропало письмо? Другие могли затеряться, но это…

— Извини, если сейчас тебя обижу, но твои родители… они не могли…

— Нет. Они никогда не совершили бы такого.

— Тогда…

За спиной у Тимофея отворилась дверь, и появилась Агния, закутанная в пуховый платок.

— Сколько можно болтать? Мама принесла торт. Все ждут вас.

Марина выскользнула из объятий Тима, встала перед сестрой и ткнула пальцем ей в грудь.

— Твоя работа?

— Ты о чем? Если о торте, то его сделала мама.

— Мне не до сладкого. Я о письме.

Глаза Агнии забегали, и Марина уже не сомневалась, что кража — дело рук сестры.

— В наше время никто не пишет писем. Да и ты здесь почти не бываешь.

— Десять лет назад я здесь жила. Ты стащила письмо с моей тумбочки?

— Ничего такого не помню.

— Лжешь!

— Ты забываешься. Не смей оскорблять меня в моем доме.

— Но это и мой дом тоже.

— Здесь живет моя семья, а не твоя.

Вдруг захотелось ударить сестру. Марина с трудом сдержалась. Ей не хотелось начинать новый год с драки, но она собиралась выяснить, по чьей милости обманывалась так долго.

— Ну, нет! Здесь — мои родители, значит и мой дом. Ты не сможешь выгнать меня навсегда!

Агния сделал шаг назад. Марина подозревала, что сестру испугал больше ее вид, чем гневные слова.

— Ты говоришь ужасные вещи.

— Разве воровство, да еще у родной сестры, не ужасный проступок?

Она кричала. Не могла сдержаться. Тимофей обнял ее за талию. Он, видимо, опасался, что она таки решится дать волю рукам. Что же, ладони у нее уже чесались, а кулаки Марина натренировала еще в юности — на занятиях кикбоксингом. Правда, длилось это увлечение недолго, но кое-какие навыки остались.

— Ты назвала меня воровкой?! — Агния почти захлебнулась от крика. — У тебя нет доказательств!