Елена Богатырева - Танец втроем (Фиса)

Весна разливалась все шире и пронизывала своим дыханием наши сердца. Наши души рвались к облакам, и только душа Оза, словно прикованная к земле, влачилась где-то в одиночестве и не участвовала в нашем полете. Контраст становился все ощутимее. Оз все чаще и чаще бывал раздраженным, резким, колким. Однажды Фиса взяла чайник и собралась на кухню, но Озу почему-то приспичило пойти туда самому. А точнее, ему приспичило наконец хоть как-то действовать, подчинить Фису.

— Дай мне чайник, потому что за водой пойду я.

— Я ведь уже пошла, — вспылила Фиса.

Тогда Оз схватил ее за руку и повторил:

— Пойду я.

— Что случилось? — подняла брови Фиса.

— Слушай, что тебе говорят, хотя бы иногда, — сказал Оз, сдавив ее руку чуть ли не до хруста.

А потом выхватил чайник и отправился на кухню за водой. Мы все в ужасе уставились на Фису, а она расхохоталась:

— Батюшки мои, Оз, кажется, решил показать, кто из нас мужчина.

Но со стороны это все выглядело не смешно, поэтому я предложила:

— Может быть, тебе пойти к Машке телевизор посмотреть?

Фиса вздернула брови:

— Зачем?

— Пока он не остынет.

— Чайник?

— Оз!

— Я никуда не пойду, — сказала Фиса. — Кто он мне, Оз? Никто. Пусть ходит за водой хоть каждый день. Мне абсолютно все равно.

Чем дальше, тем сильнее разнились состояния нашего духа. И пришел день, когда Ветка не выдержала.

— Слушайте меня внимательно! — сказала она. — Мне Оз надоел до чертиков. Меня тошнит от его брюзжащего вида.

— Вид не может быть брюзжащим, — поправила Марго.

— У кого не может, а у него — очень даже может. Вам не кажется, что он мешает нам летать?

— Что мешает? — не поняла Марго.

— Ну, вот ты хочешь полетать, а он тебя словно за пятку держит, и никак от него не оторваться. Он мне мешает. Мешает рисовать, мешает мечтать, да просто жить мешает.

— У наших однокурсников это называется «душный».

— Во-во, — сказала Ветка. — Предлагаю проветрить от него наши души.

— Легко сказать, — начала я.

— Мне уже легко, — сказала Ветка. — Мне легче сказать ему «прощай» и подождать, пока он разобьет всю нашу посуду…

— …но ведь у нас ее и нет…

— Тем более! Чем терпеть его присутствие до скончания века. Вы «за»?

— А говорить ты будешь? — осведомилась Марго.

— Я! — гордо сказала Ветка.

— А можно, когда ты говорить будешь, я куда-нибудь выйду? — поинтересовалась Марго.

— И я тоже… — сказала я.

— А я вообще уеду на несколько дней, — сказала Фиса.

— Как? — не поняла Ветка. — Вам за меня страшно, что ли, не будет?

— Будет, — сказали мы с Марго.

— А я у тети даже под одеяло залезу, — смеясь пообещала Фиса.

— Ну нет, так не пойдет, — расстроилась Ветка. — Я вам что, камикадзе?

— А я не хочу, чтобы он разбил наш кофейный сервиз. Он мне дорог как память, — сказала я.

— А я боюсь увидеть его перекошенное лицо…

— Да вы что, серьезно? — спросила вдруг Фиса. — Вы думаете, он действительно все это устроит? То есть — без дураков, по-настоящему?

Мы уставились на нее. Фиса всегда удивляла.

— А ты как думала?

— А я думаю, он изогнется в насмешливом поклоне, помашет нам ручкой, а потом исподтишка будет делать мелкие гадости.

— Жди, — сказала я. — Размечталась!

— Да ведь… — начала распаляться Марго.

В это время в дверь постучали и раздался голос: «К нам можно?», и мы хором закричали: «Нет!» А потом только поняли, что это Оз и он уже стоит на пороге.

— Вы переодеваетесь, что ли? — спросил Оз, поочередно оглядывая каждую.

— Нет, — сказала ему Фиса свое любимое «нет».

— Уходите?

— Нет.

— А что тогда?

— Мы оберегаем свое весеннее настроение, — сказала Фиса.

— От кого-то конкретно?

— От тебя, Оз.

Оз постоял на пороге, снова посмотрел на каждую из нас и ушел, оставив дверь открытой.

Мы немного посидели, а потом Ветка на цыпочках встала, выглянула в коридор и, закрыв дверь, радостно заорала:

— Ушел! Нет, вы представляете — ушел!

Фиса врубила музыку, и минут пять мы скакали по комнате, размахивая от счастья руками. Музыка закончилась, и мы попадали на кровати.

— Надо же, — сказала Марго, — и никаких тебе скандалов.

— А ты уверена, что он ушел навсегда, а не до вечера? — спросила я.

Мы сидели молча и гадали: вернется он завтра или понял, что Фиса имела в виду. А если не вернется, то что будет делать. Ведь не тот человек Оз, чтобы смириться с пожизненным изгнанием…

Закончив читать последнюю страницу, доктор Р. встал из-за стола, потирая руки. Да, это, пожалуй, была его самая замечательная пациентка за последние несколько лет. Сколько материала для его книги! Он уже было собрался повременить со своей работой. Книга была написана только наполовину, и дальше дело не шло. Но вот теперь…

Он открыл шкаф и достал пальто. Потом положил листочки с новыми записями Антонины к предыдущим, в специальную папочку. Скрипнула дверь. Он не спешил обернуться: в это время дом культуры закрывался и по кабинетам ходила уборщица, гремя ведрами. Но сейчас ведра как будто не гремели — и он обернулся.

За его спиной, почти вплотную, стоял высокий мужчина в белом плаще. Он стоял непозволительно близко, держал руки в карманах, а в глазах его светилась угроза.

— Вы ко мне? — доктор Р. попятился.

Он попятился, а незваный гость пошел следом за ним. Так они двигались, пока доктор Р. не уперся в стену.

— Что вам, собственно, нужно? — голос сорвался и «дал петуха».

Доктор Р. целый день чувствовал себя чуть ли не богом рядом со своими несчастными пациентами, а сейчас чувство это как-то быстро испарилось, и зеркало, висевшее на противоположной стене, отразило маленького тщедушного человека, который изо всех сил тянул тонкую шею, вглядываясь со страхом в незнакомца.

— Что мне нужно? — повторил посетитель и вдруг потерял интерес к доктору и стал водить рассеянным взглядом по кабинету. На глаза ему попалась картонная папка, на которой крупными буквами было написано «Антонина В». И незнакомец открыл ее.

Оправившись от потрясения, доктор Р. хладнокровно, как казалось ему, поинтересовался:

— Вы пришли ко мне за консультацией? Тогда милости просим, а если…

Я пришел вот за этой папкой, — перебил его незнакомец, не оборачиваясь.

— Но…

— Вы поняли? Я заберу эту папку. И принесу ее на следующее занятие.

— На каком основании?

— И вы, — продолжал незнакомец, не обращая внимания на трепыхания доктора, — никому не скажете о том, что случилось сегодня вечером. А если Антонина, как ее теперь, В., узнает или догадается, что мы с вами виделись, то, уважаемый доктор, у вас ведь есть, наверно, жена, дети… Не советую. И вы к моему совету, пожалуйста уж, прислушайтесь. Очень вас прошу.

— Но подождите, уважаемый, вы, собственно, кто? Муж, что ли? Так можете не беспокоиться. Мы здесь ничем таким не занимаемся. Ваша жена просто вспоминает своих подруг…

— Я знаю.

Что-то в манерах мужчины показалось доктору Р. знакомым. Но он никак не мог понять, что же именно. Ершистость его постепенно пропала, и он тихонько стоял и смотрел, как незнакомец уносит папку и вместе с ней — надежды на будущую книгу.

Когда мужчина вышел, доктор Р. опустился на стул и почувствовал себя беспомощным ребенком. Он столько лет давал наставления своим пациентам, играючи решал все их проблемы, а теперь столкнулся с чем-то таким, против чего его наука и опыт бессильны. Он еще раз подумал о книге, которую теперь будет куда сложнее написать, потом махнул рукой и отправился домой. «У вас ведь есть дети…» У него было трое детей. Три девочки. Он не скажет Тоне о странном незнакомце. Об этом не могло быть и речи. Доктор Р. не хотел больше ни о чем думать. Он хотел поскорее выбраться из метро и оказаться на диване, рядом с женой. Ему хотелось, чтобы его пожалели…

Потом наступил апрель. Апрель. Анфиса. Антонина. Ах, какой апрель. На ветках вдруг в одночасье взорвались почки. И выглядели они так, словно по деревьям развесили гирлянды из зеленых огоньков. Все предвещало праздник. Оз к нам больше не заходил. Он теперь царил в коридоре, на лекциях, на улице. Везде, куда бы мы ни шли. Или нет — везде, куда мы не могли не ходить. Он лучезарно улыбался нам, расспрашивал о здоровье, интересовался какими-нибудь интимными мелочами. Например, как поживает Фисино большое? Стало ли оно еще больше? Что нарисовала Ветка в последний раз? Он сохранил за собой привилегию лезть в наши дела. Но он и не скрывал своего злобного раздражения. Голос его стелился от насмешливого до безукоризненно вежливого, и было трудно послать его подальше. Иногда я смотрела на него и видела только ненависть в его глазах, но он тут же смирял себя и становился кроток, как ягненок.