Итак, я прослушивала сообщения моего отца, которые наверняка позабавили бы меня, не будь я в такой глубокой печали. Я прекрасно знала, что принизить человека было для него самой достойной тактикой утешения. Мои друзья были поделикатнее и к ней пока не прибегали. Они лишь поддакивали, когда я катила бочки на Флориана и обвиняла его во всех бедах, а потом меняли мнение с той же быстротой, что и я. Я кричала им тогда: «Вы же только повторяете за мной!» – как будто у них был выбор. Терпение они проявляли завидное. Не иначе, читали, думала я, учебник «Обращение с подругой, переживающей несчастную любовь».

Но в последние два дня я почувствовала меньше терпения, меньше слепого понимания в их мягких упреках. «Тебе надо выходить из дома, тебе надо перестать ему звонить, тебе надо принять душ, тебе надо поесть»… так что я больше не подходила к телефону, ругала их на все корки, призывая котов в свидетели, и пила, плача, водочно-ежевично-креветочный коктейль.

И, как бывает всегда, когда все очень, ну просто из рук вон плохо, но есть настоящие друзья, случилось то, что должно было случиться: они явились. Вдвоем. Я лежала на диване со стаканом моего вонючего коктейля в одной руке и пультом от телевизора в другой. Телевизор был выключен, а коты, которым обрыдло служить мне носовыми платками и наперсниками, спрятались в шкаф. Катрин и Никола позвонили в дверь раз, другой, потом я услышала, как поворачивается ключ в замке. Чертовы коты. Катрин приходила их кормить, когда мы уезжали, поэтому у нее был ключ. Они вошли и нависли надо мной. Такие огромные и полные сверхъестественной силы – куда мне было до них с моей энергией моллюска. Их раскрасневшиеся от холода щеки и блестящие глаза, казалось, принадлежали другому миру – миру здоровья, активности и счастливой любви.

Катрин заговорила первая:

– Это интервенция, Жен.

– Нннееет… не надо никакой интервенции… – выговорила я, успев подумать: «Вау. Я вправду пьяна». Никола подошел, подхватил меня под мышки и усадил на диван. На мне все еще были штаны от пижамы Флориана и старая клетчатая рубашка, которую я носила с университетских времен.

– Только не интервенция… Оставьте меня в покое…

– Даже Флориан беспокоится, – сказал Никола.

– Что?!

– Флориан нам звонил, – объяснила Катрин. – Ты, мол, названиваешь ему на сотовый в любое время дня и ночи и несешь вздор.

– Ага, мог бы, между прочим, сам прийти посмотреть, все ли со мной в порядке! Со мной не все в порядке!

Я поискала глазами вокруг себя, но тщетно. Никола, сразу понявший меня, открыл шкаф и, достав одного из котов, подал его мне. «Спасибо», – сказала я, хлюпая носом в черную шерстку. Кот, недовольный, но смирившийся со своей участью, добросовестно замурлыкал.

– Да что он о себе думает, этот хрен с горы? Какого черта вам звонит? Да пошел он! Пусть катится к своей хреновой хип…

– Мы пришли забрать тебя отсюда, – заявила Катрин.

– Ты не можешь здесь оставаться. Так больше нельзя. Это не здоро́во: тут вещи твоего бывшего, кругом воспоминания, и потом – ты целыми днями пьешь… – Она покосилась на мутную и неаппетитную жидкость в моем стакане. – Что это ты пьешь?

– Креветочный коктейль.

Катрин не стала вдаваться в подробности. «Бери чемодан, – сказала она Никола. – Я ею займусь». Никола отправился в спальню с чемоданом, который они принесли с собой, – я его сразу не увидела, он стоял за ними. Я слышала вопросы Никола, на которые он не ждал ответов: «Все брать? Только туалетные принадлежности? Черт побери, белья-то сколько у этого парня…»

Потом на меня снизошло озарение:

– Это Флориан! Это Флориан вас прислал, чтобы забрать меня отсюда! Он хочет жить здесь со своей чертовой дерьмохипстершей! Он хочет, чтобы я свалила, да? Фиг вам, я остаюсь, ясно? Квартира его, но ведь это он меня бросил, и это наш дом, наш!

– Нет, – мягко сказала Катрин. – Это больше не ваш дом. И потом…

– Это Флориан велел тебе так сказать!

– ЭЙ! – Она повысила голос. – Прекрати. Прекрати, Женевьева. Ты прекрасно знаешь, что Флориан мне ничего такого не говорил. Он сказал, что ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь…

– Потому что мсье кувыркается в мотеле со своей чертовой…

Из спальни вышел Никола:

– А клетки для котов где?

– Что?

– Ты едешь к нам, Жен. Ты поживешь у нас со своей зубной щеткой и кисками, ясно?

– Но у вас нет свободной комнаты, и потом…

– Поселим тебя в моем кабинете, – сказал Никола. – Поехали. Катрин, надевай на нее пальто.

Он вернулся в спальню. Я подняла голову и посмотрела на Катрин:

– Кэт… я не могу…

– У тебя нет выбора, детка. Поехали. Мы тебя забираем.

– Нет! Я… и вообще: что потом? Что я буду делать? Катрин, что я буду делать?

– Там будет видно. Для начала переедешь, о’кей?

Я жалко кивнула и поплелась за Катрин в ванную, где уже текла вода. Там будет видно.

Глава 2

Мы приехали к Никола и Катрин под вечер, когда бледно-розовое солнце пыталось обогреть большую, всегда неприбранную гостиную. Кругом валялись кипы текстов, которые присылали Катрин на читку, горы еще не распакованных компакт-дисков, которые Никола, музыкальный критик в модном журнале, еще не успел прослушать, десятки – нет, сотни – разбросанных повсюду деталей лего и несколько пустых и полупустых пивных бутылок.

Кабинет Никола – маленькая комнатка, смежная с гостиной, был убран, старательно опустошен (вот откуда взялись горы компакт-дисков в гостиной!) и переоборудован в спальню. Позже мы называли эту комнатушку моей «палатой в реабилитационном учреждении». Но время для шуток еще не пришло, на тот момент они были так же маловероятны, как внезапная весна посреди холодного января. В комнате стоял раскладной диван, застеленный толстым цветным пуховым одеялом, создававшим уют и призывавшим к долгим сиестам; комодик, узкий письменный стол, с которого были убраны компьютер и музыкальный центр Никола. А на деревянном стуле, который должен был служить мне прикроватной тумбочкой, красовался букет цветов неестественно кричащей окраски, какие продают в супермаркетах.

«Это все, что мне удалось найти, – объяснила Катрин. – Надо было, наверно, пойти к флористу, но…» Не успела она закончить фразу, как я разрыдалась, тронутая такой предупредительностью и добротой.

– Это самые прекрасные цветы, которые я видела в своей жизни, – прорыдала я в порыве нежности, столь же искренней, сколь и смешной.

– Вряд ли, – вздохнула Катрин. – Но я рада, что они тебе нравятся.

Она обняла меня и поцеловала в макушку. Я услышала, как Никола за моей спиной поставил на пол клетки с котами, которые отчаянно мяукали, и открыл дверцы. Ти-Гус и Ти-Мусс осторожно вышли, озираясь с растерянным видом. Увидев, наконец, друг друга, они сошлись, обнюхались и дружно юркнули под кровать.

– Я поставил лоток на кухне, – сказал Никола, и я зарыдала еще пуще.

– Ты так и будешь плакать всякий раз, когда кто-то тебя пожалеет?

– М-м-мммда-ааааа…

Катрин и Никола переглянулись чуть испуганно, и я уже собралась возмущенно запротестовать, как вдруг из прихожей донеслись два голоса.

– Пап! Кэт!

– Привет…

Ной, маленькое белокурое торнадо восьми с половиной лет от роду, как две капли воды похожий на своего отца, вошел в гостиную вместе с Эмилио, соседом Катрин и Никола – личностью, в высшей степени абсурдной, и неофициальной нянькой Ноя.

«Привет, мой волчонок…» – Никола раскинул руки, и Ной запрыгнул на него, уцепился, как обезьянка, обхватив руками шею, а ногами талию. «Алло, Жен! Мы с Эмилио ходили сегодня на биржу труда!»

Никола поднял бровь и повернулся к Эмилио, одетому в свою неизменную футболку с изображением Че Гевары в перуанском берете.

– Ты не можешь получить статус безработного, Эмилио, ты не канадский резидент.

– Все люди имеют равные права! – отозвался Эмилио с густым кубинским акцентом.

– Надо быть резидентом, чтобы иметь право на статус безработного, дружище. – Отец поставил Ноя на пол. – Тебе бы помогло, если бы ты уже легально работал в стране.

– Я работал!

– Легально.

– Законы – это тюремная решетка! – выкрикнул Ной, направляясь к своему лего. Эмилио был неутомимым пропагандистом. Он проповедовал наивный и утопический коммунизм, существовавший только в его голове. Это было чудно́е собрание штампов, идеалов и надежд, которые он слепил вместе, для пущей достоверности ссылаясь на источники и цитируя (всегда неточно) Че Гевару. Он мог быть убедительным… для детей, да еще для определенного типа женщин зрелого возраста: мы регулярно видели выходящими из его квартир представительниц этой породы, которые буквально таяли от желания перед испанским акцентом и большими черными глазами кубинца, годившегося им в сыновья.