А за тюремными стенами тем временем кипели страсти. Англия, по-прежнему претендуя на французскую корону, вновь вторглась на территорию Франции и далеко продвинулась, вплоть до стен Орлеана, сметая все на своем пути, сжигая урожай крестьян и их деревни, разрушая города. Карл сидел, не выходя из своей комнаты. Невыносимо было для него слышать ликующие возгласы англичан, когда они поздравляли друг друга со скорым окончанием войны, с победой. И, кажется, это было действительно так. Дряхлый король Франции наконец умер, хворый дофин испуганно свернулся калачиком за мощными стенами Орлеана. Никаких шансов у него не было. Станет ли сильный король Хэл (уже другой Хэл — Генрих VI) также и королем Франции было делом месяцев, а то и недель. Но тут случилось непредвиденное. Сводный брат Карла по прозвищу Орлеанский бастард — прозвище, которое он с гордостью носил всю свою жизнь, — и деревенская девушка, вошедшая потом в историю как Орлеанская дева, возглавили оборону города. Им удалось переправить трепещущего дофина в Реймс[10], где тот был помазан священным елеем и коронован как король Франции.

Денно и нощно Карл возносил молитвы, умоляя Господа даровать мир многострадальной Франции. Но мир так и не наступил, хотя, благодаря энтузиазму и отваге Жанны Д’Арк и Орлеанского бастарда ход войны круто переломился. Очень важным оказался факт официальной коронации и помазания дофина в Реймсе[11]. Генрих VI был вынужден вывести свои войска из Франции, по крайней мере на время, хотя мысль заполучить французскую корону не оставил. Во всяком случае Карл снова смог спокойно вздохнуть.

Лето сменяла осень, шли годы, и наконец начались переговоры об освобождении Карла Орлеанского. Дело в том, что у французского короля были дети, поэтому Карл перестал представлять особую ценность как заложник. Цена была назначена, и, хотя она была для него почти непосильной, он ее принял в обмен на свободу. Его сводный брат, услышав цифру выкупа, только тяжело вздохнул и печально подумал о разоренных провинциях герцогства. Затем распрямил свои мощные плечи, которые долгое время несли груз забот Орлеана, и потянулся за кошельком, чтобы выплатить первый взнос.

Так, в 1440 году, спустя двадцать пять лет после того, как Карл покинул Блуа, он был освобожден и снова туда вернулся.

И сразу окунулся во Францию, подобно тому, как усталое дитя приникает к материнскому плечу. Вне себя от счастья, что наконец вернулся домой, он зажил тихой жизнью в Блуа, объезжая свои владения с молодым мажордомом де Морнаком по прозвищу Благодетель. Де Морнак очень рьяно взялся за восстановление разрушенного хозяйства провинций, умело используя средства, дарованные королем Орлеану в благодарность за поддержку. По вечерам Карл читал и писал стихи. В общем, жизнь его была наполнена до краев, одно только сейчас ее омрачало — не было у него наследников. И он стал подумывать о женитьбе.

В первые дни после возвращения из Англии он, взглянув как-то на себя в зеркало, увидел немолодое лицо с запавшими глазами и со вздохом произнес:

— Я все эти годы играл со временем в мяч. Теперь у меня на счету сорок пять!

При счете больше пятидесяти он нашел наконец себе подходящую невесту, четырнадцатилетнюю Марию из Клеве, милую застенчивую блондинку.

— Она похожа на солнечный зайчик в саду, — воскликнул Карл, увидев ее в первый раз, и продолжил с улыбкой разглядывать. Если сам не молод, то пусть хоть молодой будет жена. И на том спасибо судьбе. Бонн давно уже нет, настолько давно, что мысль о ней нисколько не мешала ему любить свою новую невесту. Он спокойно принял, как данность, тот факт, что молодость не вернуть, даже если крепко ее обнять, даже если прижаться к ней.

Маленькую Марию Клевскую никто не спрашивал, хочет ли она замуж. Воспитанная в духе своего времени, она полностью полагалась на родителей. И, когда взволнованная мать вошла к ней поправить прическу и проверить, как затянут на талии пояс, — это было в день принятия предложения герцога Орлеанского — Мария послушно выполнила все ее наставления.

В тот день она вела себя безупречно, только вот перед тем как войти в зал, зажмурилась и задержала дыхание, отчего щечки ее слегка порозовели. Жених показался Марии весьма приятным мужчиной, и она не чувствовала себя несчастной, ни стоя перед епископом в момент венчания, ни позднее, ложась с ним в постель.

— Странно, — задумчиво сказала она себе утром, — сколько всего мне об этом говорили, а оно совсем и не страшно. Конечно, женщине, чтобы иметь детей, приходится идти на некоторые неудобства, но все совсем не так плохо, как я прежде думала…

Карл был внимательным и нетребовательным супругом, а чувствовать себя хозяйкой Орлеана в огромном замке в Блуа с пышным убранством его комнат и великолепными садами и парками вокруг просто восхитительно.

Орлеанский замок стоял высоко на покрытой зеленым лесом горе, возвышаясь над Луарой, обращенный фасадом к Блуа. Массивные башни, крепкие высокие стены, изящные арки — все это было сооружено, чтобы противостоять и времени, и вражеской осаде.

К моменту появления в нем Марии замку исполнилось уже две сотни лет. Своей мощью и красотой он был известен всей Франции. Внутри комнаты блистали изысканным убранством. Поражали воображение сверкающие мозаичные полы, высокие сводчатые потолки со сложной золотой лепниной, полированные плиты каминов и изящные бронзовые принадлежности к ним, толстые персидские ковры, резные столы и стулья из Италии, кровати с балдахинами, убранные тончайшим бархатом, парчой и атласом. Стены замка украшали гобелены, привезенные из Бретани и Фландрии. Обращала внимание помпезная галерея портретов герцогов и герцогинь Орлеанских в массивных золоченых рамах. Стоит упомянуть также и о кованых железных воротах из Испании, золотых и серебряных блюдах и тарелках с рельефным рисунком из Милана и Флоренции, драгоценных кубках из Венеции. Короче говоря, в создании красоты и комфорта здесь приняла участие вся Европа.

Главное здание замка насчитывало четыре этажа, двор был выложен каменной брусчаткой. Из окон верхних этажей открывался изумительный вид на реку и город. Темно-зеленые заросли дубов и тополей покрывали склоны холмов. На крутых берегах Луары росли боярышник, каштаны, дикие яблони и вишни, а у самой воды огромные ивы склоняли к ней свои ветви.

Из-за войны с Англией сады и парки вокруг замка были запущены, но Мария уже видела, что нужно сделать, чтобы вернуть им былое великолепие.

И вообще, нужно было сделать очень многое. Марии приятно было думать обо всем этом. Особенно часто она думала о детях. У нее будет много детей, и главное сыновей. Сыновья очень нужны — для Орлеана, Блуа и вообще всех провинций, иначе, если у герцога не окажется наследников, они отойдут к королю.

Для начала Мария решила завести трех сыновей, а потом можно будет себе позволить и дочь. Но шли месяцы, затем и годы, а она все ждала. Ждала, предчувствуя недоброе. Испуганная, Мария проводила все дни у алтаря в своей опочивальне, чистым искренним голосом повторяя литании[12], моля о сыне. Все это продолжалось до тех пор, пока Карл, зайдя однажды к ней, не обнаружил ее всю в слезах у аналоя[13]. Он поднял Марию на руки и опустился в кресло, усадив к себе на колени. Тревожно вглядывался Карл в ее бледное заплаканное лицо, упрекая себя за то, что не обратил внимание на ее состояние раньше.

— Для меня совершенно очевидно, — строго начал он, — что тебе и в голову не приходит, что своими постоянными обращениями к Небесам о сыне ты выставляешь меня на посмешище.

Мария непонимающе смущенно посмотрела на него, а он, избегая встретиться с ней взглядом, продолжал:

— Понимаешь ли, за рождение ребенка ответственны не только Небеса. Женщина в этом деле обычно нуждается в содействии супруга.

У Марии вспыхнули щеки, и она опустила глаза. Подробности родов ей были хорошо известны, но тайна зачатия терялась для нее где-то во мраке.

— Ты же сама видишь, Мария, я уже не молод. Сколько мне сейчас? Да уже почти шестьдесят. И некоторые, глядя на твои молитвы, наверное, посмеиваются, повторяя друг другу, что не Господня помощь тебе нужна, а молодого мужчины.

Мария, возмущенная, вскочила на ноги. Смущения как и не бывало. Кто может усомниться в мужественности ее супруга!

— Кто осмелится произнести вслух такие слова? Это моя вина! Это я глупая и порочная. Карл, меня иногда посещают такие порочные мысли. Это в наказание за то, что я не могу подарить тебе сына. Ах, если бы они могли видеть, — она сделала жест в направлении алтаря, как если бы все многочисленные святые присутствовали здесь, при их разговоре, — если бы они только могли видеть, как это несправедливо по отношению к тебе! Я молила их о сыне, а вместо этого мне такое наказание. О, лучше бы мне умереть!